осталось бы что-то большее, чем мокрое место под окнами казармы. Но окна были пусты, и раскаты трехэтажного мата, многократно отразившись от стен двухэтажного здания, постепенно умолкли. Лейтенант проставился, инцидент был исчерпан. Говорят, что после того случая горячности в молодом командире поубавилось, хотя чаев в роте гонять меньше не стали.
Банку и кипятильник Шутов отнес в туалет. Когда он вернулся, пост дневального был по-прежнему пуст, а в глубине казармы двое сонных солдат лениво напяливали на себя заношенное, в пятнах жира, хэбэ11. «Дежурные повара, – догадался Шутов. – Эти сами встают. Попробуй оставь часть без завтрака – мало не покажется!»
Он вспомнил, как впервые оказался в наряде по кухне. Наряд этот был двух видов – чистка картошки и уборка со столов с мытьем посуды. Мойщики посуды весело брызгались, носясь вокруг огромной посудомойки по прозвищу «дискотека» и стараясь не обвариться кипятком. На картошке, куда попал Сергей, был свой агрегат – картофелечистка, которая тряслась не хуже «дискотеки», а после каждого цикла сплевывала пенящуюся крахмальную жижу. В углу, куда вел слив, караулили жирные крысы – похоже, питались они не хуже людей. Сергей не понимал, как дома дед мог запросто ловить этих тварей руками, – сам он опасался к ним приближаться. Впрочем, здешние крысы держали дистанцию и работать курсантам не мешали.
Если картошка была ровная, оставалось лишь выковырять из нее глазки; если же клубни были бугристые, возиться с ними приходилось куда дольше: такие машина очищала плохо. Когда же она ломалась, чистить три ванны картофеля приходилось вручную.
В первом его наряде картофелечистка сломалась почти сразу. А ножом молодая картошка чистилась с трудом. Сергей работал добросовестно, стараясь снимать только кожуру и тщательно выковыривая глазки, и вспоминал, как впервые взялся за чистку картошки.
– Деда, это нам целую кастрюлю начистить надо? Так много?
– Эх, Сережка, когда-нибудь ты поймешь, что кастрюля – это ерунда.
Теперь он смотрел на эту гору картофеля и понимал, что такими темпами работы им – до утра.
– И зачем мы ее чистим? – вздохнул он. – Она ж, молодая, в мундирях вкуснее.
– Как ты сказал? В мундирях? – курсанты покатились со смеху.
– Ну, в мундирях. Чего вы ржете?
– Ты из какой деревни приехал? – спросил отличник Саня.
– Сам ты из деревни. Я из Майкопа.
– В мундирях! – курсанты гоготали так, что прибежали повара – узнать, что случилось.
– Чего вы пристали? Не знаете, что такое «в мундирях»?
– Все, больше не могу, сейчас умру от смеха, – у Сани на глазах выступили слезы. – Откуда ты взял эти мундиря?
– Бабушка так говорит.
Когда Сергей сообразил, что привычное с детства «в мундирях» означает «в мундире», было уже поздно. С той ночи к нему приклеилось тайное прозвище «курсант Мундиря».
Прозвище жгло самолюбие Шутова. Но показать это означало признать, что насмешка