зачем-то ляпнул доселе молчавший Миллер, и мне захотелось стукнуть его ногой под столом, но у меня уже не было сил.
– Да! – вдруг воскликнул Том. – У меня как раз на чердаке два арта каких-то валяются! Еще от деда остались! А в Рокпорте местные нюхачи такие бабки заламывают, что закопать эти ангровы железки дешевле! Может, глянешь, мил-человек? Так, по доброте? А я тебе за это вина бутылку подарю! У вас в столице такого не сыщешь – настоящее, домашнее!
Артем Иванович спрятал в пшеничных усах легкую ухмылку.
– Вообще-то, и у меня арты имеются, – задумчиво произнес Прохор, – и тоже вроде как пристроить некуда. А так ведь скупят за бесценок нюхачи эти… а так, глядишь, и в хозяйстве что сгодится!
Тут выяснилось, что у многих собравшихся есть что посмотреть, и я облегченно вздохнул.
– Я конечно же без аппаратуры, – сказал я, – и печати сертификационной у меня с собой нет, не прихватил на задание-то…
– Это, мил-человек, ничего, – махнул рукой Пухов, – это мы сами решим. Ты, главное, обстановку общую проясни.
– Да без проблем, – кивнул я.
– Давай за служивых выпьем! – неожиданно предложил Прохор.
И все одобрительно загудели.
После этого напряженного разговора застолье переросло в бурный праздник: Прохор достал баян и сыграл несколько военных песен, одна из которых «Бей люциев – делай революцию» была особенно зажигательной. Миллер сидел, словно мумия Древних, продолжая жевать, чтобы хоть чем-то заняться. Забавно было в этот момент за ним наблюдать. Хотя не думаю, что он был идейным эволюционером – он из тех людей, кто во всем видит выгоду. Если бы все здесь могли бы только заподозрить, кто сидит с ними за столом… страшно подумать даже.
Затем завели старенький обшарпанный патефон. Дальше я уже помнил не очень хорошо, но меня позвала танцевать хозяйская дочка, которую, кажется, звали Татьяной.
После этого я ляпнул, что моя бабка была из рослингов, и это вызвало настоящий восторг собравшихся. А потом… какой-то темный провал в голове, к которым я за последнее время уже успел привыкнуть, как к неизбежной части своей жизни…
Впервые за последнее время, когда я распахнул веки, в полумраке увидел не бульдожье лицо Миллера и не ухмыляющиеся рожи докторов-убийц, а симпатичное девичье личико с веснушками. Девушка улыбалась во сне, а мой мозг лихорадочно вспоминал, где я нахожусь…
И вдруг я вспомнил! Фермеры, Пухов, дочь Татьяна! Хиус…
Внезапно лоскутная занавеска, прикрывающая лежак печи, резко отодвинулась, ослепив ярким светом из большого окна напротив, и показалось внимательное и суровое лицо Артемия Ивановича! Я резко привстал на локтях и замер в ожидании…
– Проснулся, Захар? – спросил Артемий гулким голосом. – Ну, доброго тебе утра! Хотя уж полудень скоро…
И он лучезарно улыбнулся, обнажив под русыми усами ряд крепких белых зубов.
– И вам того… доброго дня… – пробормотал я, растерянно блуждая взглядом с фермера на его дочку. – А… это… как я тут…
Глядя