было б кстати,
Чтоб в ситцевом платье
Играла девчонка
На скрипке опять …
Играла девчонка,
Девчонка,
Девчонка,
Играла девчонка …
Играла девчонка,
Девчонка,
Девчонка,
Играла девчонка …
И партизаны уже знали, что Лёнька проберётся через все посты, уничтожит всех вражеских часовых на его пути, заложит взрывчатку и всё взлетит на воздух. Эта Лёнькина песня о девчонке, не умевшей играть на скрипке, была, как сигнал к смертельной беспощадной схватке с гитлеровцами. Отступали фашисты, с ними двигался и отряд. Лёнька уничтожал все пути отступления гитлеровским частям, он не упускал из виду ни одной тропинки, моста, брода …
Там, где базировался небольшой отряд партизан, в котором был Лёнька, земля взрывалась и горела под ногами фашистов, куда бы они не повернули и не направили своё отступление. Когда и сколько Лёнька спал, было загадкой для Вадима Васильевича, потому что Лёньку всегда можно было увидеть за изготовлением его хитрых «мин», на которые шло мало взрывчатки, но результат был поразительный. Лёнька, в только ему известных пропорциях, смешивал, распределял, начинял свои «мины», которые раздавал лучшим минёрам в партизанском отряде с устной инструкцией – как пользоваться такой «миной». Последние четыре строчки своей песни Лёнька пел и под грохот взрываемых партизанами мостов, складов, железнодорожных полотен …
И кто был рядом с Лёнькой, слышал под грохот взрывов, треск пулемётов, Лёнька пел: «Играла девчонка, / Девчонка, / Девчонка, / Играла девчонка …», но только уже не задушевно, а жестко, обрывисто.
Первое письмо насторожило Вадима Васильевича, и он с нетерпением ждал следующих писем. Привезли почту. Почтальон стал называть фамилии, Вадим Васильевич услышал «Глухов!». Взяв письмо, он взглянул на конверт. Нет, подчерк опять был дочери. Он отошёл в сторону, подальше от всех, открыл конверт, стал поспешно читать с надеждой, что в предыдущем письме Мила просто не упомянула о Нине, забыла, волновалась, по рассеянности, множество вариантов мелькали в голове Вадима, пока он торопливо читал исписанный подчерком дочери тетрадный листок. Вот и последние строчки с наказом – беречь себя, как только можно и «папочка, любой, слышишь, любой, но живой, возвращайся домой …».
О матери Мила опять не писала ничего, а повторённые дочерью прощальные слова жены перед его уходом на фронт обдали сердце Вадима Васильевича могильной жутью, от самой же Нины писем так и нет. Это может быть только в одном случае …
У Вадима Васильевича от страшной мысли онемел позвоночник, нечем стало дышать, он осел на корточки, затем, скрючившись, повалился на землю, через стиснутые до боли скулы рвался жуткий крик: «Нина! Нина! Нинаааа».
Кто-то взял его за плечо и сильно сжал, затем потряс. Сильная рука потянула плечо к себе – вставай. Вадим Васильевич повернул лицо к тормошащему его, над ним склонился Лёнька, в бригаде все сапёры стали звать его по имени отчеству, Лён Лёныч, за превосходное знание сапёрного дела. Лёнька приказным