старец, – и не могу видеть твоего нечестия, отступник». Юлиан ушел, ничего не ответив. Но кличка Отступник навсегда осталась за ним в истории.
В тот же год, стремясь ослабить христианство, Юлиан приказывает восстановить в Иерусалиме разрушенный еще Титом в 70-м году ветхозаветный храм. При начале строительных работ из-под фундаментов храма вырвались языки пламени. Юлиан не сразу поверил в это, но когда поступило официальное сообщение префекта, работы были остановлены.»
Да, религия фарисеев, предавших Царя во имя Царства (каков ход мысли!), веками будет противостоять вере последователей галилеянина, но… Как может противостоять гора без вершины горе с вершиной? Даже если жители усечённого мира и уверяют, что никаких вершин нет?
Потому я даже не подумаю о храме Соломона. Зачем? Результат очевиден.
«Охрана» оставила меня. Дальше я пошёл один. Я принудил их к моему одиночеству. Нужному мне одиночеству.
Так будет и впредь. Ведь если бы речь шла только о моём сегодняшнем титуле. Повод был воистину формален: Согласитесь, даже бог не будет заниматься своим туалетом перед посторонними. Я не имею в виду будущих королей Франции: Там публичность августейшего интима доходила, по моему, до извращения.
На деле я хотел, чтобы боги имели форму. С точки зрения последователей галилеянина я хотел пришествия царства Сатаны. Или даже сам я был воплощенный Антихрист (хотя после Нерона этот титул кому только не давался)… Хотя, когда речь не только о естественных потребностях тела и не обыкновенном макияже августейшего лика, лице-зрение мироздания становится воистину космическим.
Например, великая императрица того будущего народа, которому будет принадлежать автор озвученного мной псалма, преставилась, усаживаясь на судно, и это мгновенно стало известно всем.
Но не потому, что пикантен момент. А потому, что закончилась эпоха.
Моя эпоха (а сейчас весь великий Рим – это «маленький» я, административно утверждённый бог) ещё не закончилась. И я собирался если не уничтожить христианство, то превратить его в тайную малочисленную секту, безопасную для государства. Для этого мной обдумывались бы системные шаги.
Но это всего лишь одна сторона дела. С другой: Я знал, что и само это дело вполне безнадёжно. В невидимом мире христианство было невыразимо выше меня (бога и императора). В невидимом христианство было попросту всеобъемлюще. Единственной моей надеждой было бы придать моей горе такую же вершину, как и у горы напротив. Так что дело было вполне безнадёжно, но делать его было надо.
Потому выслушаю христианина, объясняющего и развенчивающего не только божественность богов и мою (императора) божественность:
«Не осмеливаясь отрицать, что ваши боги были людьми, вы решились утверждать, что они стали богами по смерти. Посмотрим, какие могли быть тому причины. Прежде всего нужно допустить существование верховного бога, который бы мог сообщать божественность людям. Ведь не могли же бы получить божественность те, которые не имели ее, и никто не