можно было бы вспомнить перед смертью.
Нора родилась в Локса и там же собиралась умереть. Пределом её путешествий была столица, которая – в основном из-за туристов – казалась ей слишком шумной и не стоящей полутора часов дороги на автобусе (а потом столько же обратно). Нора могла убеждать себя, что просто не любит путешествовать, но убедить себя в том, что ей не нужна ничья любовь, было выше её сил. У меня просто нет возможности познакомиться с кем-то нормальным, думала она, не желая приложить усилия, чтобы такую возможность найти. Все, кто хоть немного её привлекал, были женаты, а редкие локсаские холостяки, в основном заводские рабочие, симпатий ей не внушали. Из всех мужчин, с которыми она могла бы пообщаться в их городе, Норе слегка нравился только Олаф Петерсен, сосед, женатый на извращенке Марте. Да и то потому, что его она видела чаще остальных. Правда, недавно приехал Магнуссен, которого, если постричь и приодеть, можно было бы считать привлекательным, если бы не его пятнадцатилетний «багаж», о котором теперь знали даже те, кто раньше понятия не имел. К тому же у них с Расмусом вообще не было ничего общего. Новоприбывшего напыщенного юнца Акселя Нора в расчёт не брала.
Она работала кассиром в «Гросси» с момента его открытия, и за это время сменились десятки её коллег. Кто-то вышел замуж, кто-то уехал, кто-то вышел замуж и уехал. Только Нора оставалась на своём месте, не изъявляя желания что-либо изменить. Она даже не соглашалась на повышение, которое ей не раз предлагали: не хотела перемен, хотя и понимала, что пробивать товары с утра до вечера – для многих лишь старт в торговой отрасли. Для неё это не было стартом, потому что никаких целей тоже не было. Нору устраивали её механическая работа, отсутствие подруг и семьи, бесцельность существования, в которой она прекрасно отдавала себе отчёт.
Устраивали, пока однажды она не проснулась сорокапятилетней, слегка одутловатой и совершенно несчастной женщиной, взглянувшей, наконец, правде в глаза.
6
Вторым, кого он встретил, вернувшись в город, был Кристиан Тинн. Расмус стиснув зубы шёл по дороге домой, не переставая думать о чёрной «ауди» Йенсена, газанувшей от него прочь. Но вид дома его матери, в котором он, как и она, прожил всю свою жизнь, заставил его замереть. Застыть, забыть обо всём, раствориться в скорби. Не по матери – ей его скорбь ни к чему. По дому. По себе. Не по тому, что от них обоих осталось. По тому, чем они когда-то были.
За пятнадцать лет почти без ухода и участия деревянный дом наполовину развалился. Дожди, снег и ветер, не жалевшие старое дерево, заставили его где-то почернеть, где-то заплесневеть, где-то отвалиться. На крыше рос мох, крыльцо заросло метровой травой, теперь пожухшей и поникшей. Замок заржавел, и Расмусу понадобилось больше десяти минут усилий, чтобы его открыть. Ломать и без того уставшую на вид дверь ему не хотелось. Ни её, ни что-либо ещё. К его удивлению и радости, комнаты сохранились почти прилично. Снаружи дом выглядел гнилым, но внутри был вполне жизнеспособен.
С Расмусом было наоборот.
Сестра