а больше! – серьезно поправил его Мурзик. – Я слежу, чтобы с ней ничего не случилось.
– А она тебе процент…
– А как же, – солидно ответил пацан. – Без этого никак! Только я меньше беру, чем некоторые. И смотрю лучше.
– Ладно, вопрос исчерпан?
– Ты ей сколько заплатил?
– Сто пятьдесят.
– Заплатишь еще столько же и привезешь вечером на вокзал.
– А за ночь? – усмехнулся Эм деловитости этого молодого.
Мурзик поднял глаза к потолку, пошевелил губами и ответил:
– Ладно, до утра еще полтинник накинешь. Если она согласится.
– А что ей? Пыльно или тяжело?
– Сам бы трахался два дня подряд? – сдвинул брови Мурзик.
Эм покачал головой:
– Да я ее и пальцем не тронул! Что я, педофил?
– Хрен тя знает, – философски сформулировал пацан.
– Ладно, харе трепаться. Вали, смотри там, раз смотрящий! – скомандовал Эм. – И сразу предупреждаю – даже не думай прийти ночью за моим бумажником. Просто говорю, что живых не оставлю.
– Спокуха, шеф, – Мурзик покачал головой. – Фирма серьезная!
Когда он уехал на такси, что все это время ожидало на улице, Эм вошел в комнату и принялся подбирать шмотки с пола. Ксюша повернулась на спину и потянулась, хлопая глазами, потом спросила сонно:
– Сколько времени?
– Почти девять, – ответил Эм, с болью художника созерцая ее позу, которая казалась просто идеальной для портрета. Но у него были другие планы.
– Ой! – воскликнула она, подскочив. – Ой, мне надо… Меня ждут!
– Уймись, он уже приезжал.
– Кто? – не поняла девчонка, садясь и прижимая простыню к груди.
– Твой… этот… Мурзик. Скорее, павлин надутый.
Ксюша обратила на него взгляд, граничащий по степени испепеления со средней силы вулканом. Эм пожал плечами:
– Че зыришь?! Пришел, поволновался и ушел.
Она сдвинула бровки, желая, наверное, убить Эма взглядом:
– И… что?
Эм вздохнул с отрешенностью человека, которого достали мирские, бытовые проблемы, взял бумажник, вынул из него четыре зеленые, легко конвертируемые купюры и положил на одеяло:
– Я отвезу тебя домой завтра утром.
Ксюша собрала доллары, сжала их в ладошке, потом вскочила и бросилась Эму на шею. Он замер на мгновение от этого проявления нежности, придержал ее за талию. Ксюша потерлась щекой об его небритое лицо:
– Спасибо! Значит, еще меня нарисуешь?
Эм нерешительно отпихнул ее. То есть, решительности отшить этого ребенка у него хватало, но руки слушались плохо. Он пробурчал, аккуратно укладывая разбросанные рисунки в блокнот:
– Не надейся, что халява прокатит! Будешь работать!
Ксюша села по-турецки, ничуть не смущаясь своей наготы, и аккуратно сложила двести долларов к уже полученным вчера. Эм отвернулся, с тоской глядя на бутылку виски. Черт, уже хочется,