так устал от того, как вы пытаетесь управлять мной, – признается он сухим голосом и прячет телефон в карман.
– Что бы ты ни думал, мы работаем на результат.
– Как мило с вашей стороны, а я уже мысленно отрезал вам головы и приколотил к стене.
Я не встреваю. В какой-то миг перестаю дышать, ведь воздух между ними электризуется так, что, кажется, у всего офиса волосы вот-вот встанут дыбом. Повисает тишина, оба молчат, но умудряются вести разговор, смысл которого остается для меня загадкой.
– Если уж хочешь напиваться, – шепчет она и подходит ближе, – то делай это дома, а не на глазах у всего Беверли-Хиллз.
– Только не говори, что тебе за меня стыдно.
– Не больше обычного.
Кара открывает двери и заходит в кабинет, Итан испепеляет ее взглядом через стеклянные стены. Она резким движением закрывает жалюзи, давая понять, что разговор окончен. Итан шумно выдыхает, прячет руки в карманы и идет через огромный зал к лифтам. Лицо напряжено в попытке сохранить непроницаемый вид.
– О чем это она? – спрашиваю я, семеня за ним.
Он не сбавляет хода.
– Я правда не понимаю, – признаюсь я, останавливаясь у лифта.
– Я не хочу об этом говорить.
– О чем?
– О том, о чем ты хочешь поговорить по душам.
Двери лифта плавно открываются.
– Но если тебе нужна помощь, то стоит попросить…
– Единственное, чем ты сейчас можешь помочь, – выдает он, нажимая на кнопку первого этажа, – это молчанием. – На его скулах ходят желваки.
Молчу, но недолго, ведь меня распирает от любопытства, восторга, удивления, страха и сотни других чувств, бурлящих во мне с сегодняшнего утра. Я как бутылка газировки, которую хорошенько встряхнули: внутри все кипит и клокочет.
– Слушай… – Я поворачиваюсь к Итану и пропадаю в голубых глазах.
Впервые смотрю на него настоящего: не на фото, а на живого человека. И пусть сейчас на его лице видны поры, а под глазами – синяки, он все равно мечта, сошедшая со страниц романтической прозы. Пронзительные светлые глаза буравят меня, скручивая внутренности в тугой узел.
– Пожалуйста, послушай, как бы глупо это ни звучало…
На его лице ни гнева, ни злости – лишь снисхождение, отчего моя смелость со свистом сдувается, хотя секунду назад я намеревалась рассказать ему все и даже больше.
– Ты… ты мне дорог. И если тебе что-то нужно, я готова помочь. Это не просто слова…
О чем я думала? Признаться ему? В чем? В том, что вчера он понятия не имел о моем существовании? Что я никакая не актриса в теле модели, а обычная двадцатилетняя неудачница, работающая в кафе уборщицей за семь долларов в час?
Он странно улыбается: безрадостно, без злобы – грустно.
– Не понимаю, Прайс, что с тобой случилось, но спасибо.
Нет уж, я ничего не скажу. А вдруг все полетит к чертям, как только я это сделаю? Я не хочу терять эту жизнь, не хочу терять новый дом, Итана и личного менеджера, пусть она и не самая приятная леди. Хочу один день не быть невидимкой.
– Элайза