два, – произнесла она, чтобы что-нибудь сказать.
Синее газовое пламя, разрывая конфорку, сипело и плясало у нее перед глазами.
– Уже тридцать два! Уже, а не всего!.. Каждый день по телевизору показывают мальчиков и девочек, которым по двадцать пять, а они звезды! Их знает вся страна, хотя они бесталанные, как… как бараны, я же вижу! Мне давно надо было уехать, десять лет назад, но я все тянул. А теперь вот… решился.
– Ромка, ты не уйдешь от меня.
– Если бы ты меня любила, – сказал он с досадой, – ты бы сама меня выпроводила давно. Мне нужно развиваться, или я погибну. А ты такая же эгоистка, как все.
Тут его вдруг осенило, на что нужно напирать в «сцене расставания» – именно на эгоизм и настоящую любовь. Он воодушевился.
– Ты же знаешь, с кем имеешь дело! Я артист, а не плотник вроде твоего тупорылого соседа!.. Я должен расти над собой, иначе зачем? Зачем я родился? Зачем вынес все муки?
– Какие муки? – сама у себя тихонько спросила Ляля. Она тоже поняла, что он «ухватил суть мизансцены», сейчас доиграет и уйдет. И она останется одна.
Ходики продолжали тикать, а газ – сипеть.
Вся Лялина жизнь на глазах обращалась в прах, а Ляля сидела и смотрела, как она обращается.
– Если бы ты меня любила, ты помогала бы мне по-настоящему! Ты бы не давала мне ни минуты покоя! Заставляла добиваться большего. Бороться и побеждать!
– Ромка, ты всегда говорил, что дома тебе нужен как раз покой и больше ничего. Что ты все отдаешь зрителю. И я тебе помогала! Правда, я старалась. Я всегда подбираю репертуар, чтобы тебе было что играть! Мы даже с Лукой из-за этого то и дело ссоримся!
Лукой за глаза иногда называли директора драматического театра, где Ляля работала заведующей литературной частью, а Роман не работал, а «служил». Он знал, что большие артисты всегда «служат в театре».
– Ты умная взрослая тетка, – сказал Роман устало. – Ты же не могла всерьез предполагать, что я на тебе женюсь!
– Я… предполагала, – созналась Ляля.
Он махнул рукой.
– Ну, что ты от меня хочешь?.. Я не останусь. Я должен вырваться.
Она кивнула.
Он еще постоял в проеме, глядя на нее. Доигрывать мизансцену ему не хотелось. Как-то совестно стало, что ли. Странное чувство.
– Ну, я в театр, – сказал он наконец. – Вечером меня не жди. Ты все понимаешь, моя хорошая!..
«Хорошая» все понимала.
Все же она была на самом деле «умной теткой» и прочитала за свою жизнь горы разной литературы. Из этой литературы она знала, что так бывает, и даже довольно часто. Даже почти всегда. Любовь заканчивается крахом, надежды гибнут, мечты оказываются растоптанными.
…Ты больше не нужна. Ты делала для меня все, что могла, – подбирала мне спектакли, выискивала роли, уговаривала строптивых режиссеров. Теперь я «встал на крыло», и твоя опека мне мешает. Я уеду – в Москву, в Нью-Йорк, на Северный полюс, – и там у меня начнется новая жизнь. Тащить за собой