как пули кромсают гниющие тела под монашескими рясами, вышибая из них осколки деформированных костей вперемешку с дымящимся мясом.
Но в третий раз он все-таки попал.
Франц завертелся вокруг своей оси – кинетической энергии нескольких пуль, угодивших ему в торс, хватило даже для того, чтоб противостоять его дьявольской силе. Человеческая плоть не может воспротивиться законам физики, разве что поддержанная чудом. Но чудо, вселившееся во Франца, уже утратило свою силу – чудовищное, убийственное, звериное чудо, – оставив его корчиться на полу. Не человек, а человекоподобный огрызок, покрытый алой бахромой сорванной кожи, весь изломанный, истекающий кровью и желчью, извивающийся подобно змее с перебитой спиной…
– Пошлите за приором! – хрипло рявкнул Томаш. – Немедля! И несите веревки. Он лишь ранен, мы должны…
Веревки не потребовались. Потому что Франц вдруг захохотал, обнажив рваную рану рта в обрамлении осколков зубов. Его слезящиеся глаза ничего не видели, но он хохотал, сотрясаясь и вздрагивая, точно хотел из последних сил вдоволь насмеяться перед тем последним пределом, который вдруг распахнулся перед ним. И Гримберт подумал, что эти глаза видят перед собой отнюдь не райские врата…
Существо, прежде бывшее Францем, подняло истерзанные руки и обхватило себя за шею, не переставая хохотать. Но ведь не хочет оно…
Рывок был такой чудовищной силы, что явственно затрещали позвонки, а челюсть отскочила в сторону, точно на шарнире. Еще рывок – и из ослепших глазниц хлынула черная кровь.
– Боже, он хочет…
Третий рывок оказался последним. С хрустом, похожим на хруст сминаемого яблока, существо выворотило собственную голову из плеч и мгновенно замерло, наконец перестав смеяться. Гримберт смотрел на него, забыв даже поставить еще дымящееся оружие на предохранители.
Картина была страшной. Весь рефекторий был завален телами, безжизненно распростертыми или вяло извивающимися. Отовсюду доносился стон, кое-кто из монашеской братии принялся переворачивать изрешеченные пулями столы, пытаясь восстановить хоть какой-то порядок, кто-то дрожащим голосом затянул молитву.
Первым, кого Гримберт смог узнать, был Шварцрабэ. Выбравшийся из-под обломков, впервые утративший свою смешливость, хозяин «Беспечного Беса» выглядел так, словно перенес самую страшную битву в своей жизни.
– Все кончено, – сказал ему Гримберт. Больше для того, чтоб заглушить заунывную молитву, читаемую уцелевшими братьями, чем для того, чтобы ободрить. – Он мертв.
Шварцрабэ взглянул на «Судью» с горькой усмешкой, от которой Гримберта передернуло.
– Кончено? Господь с вами, сир Гризео, как бы я хотел надеяться на то, что вы правы!
Приор Герард долго молчал. Стоящий в окружении изрешеченных пулями обломков, он сам выглядел изувеченной статуей, водруженной кем-то на опустевшем поле битвы. Лазариты уже успели вынести тела своих собратьев и теперь спешно присыпали