Анна Пушкарева

Я ждал тебя…


Скачать книгу

ики, но Антон к своим двадцати пяти годам уверился, что ничем это не лучше. Во всяком случае, сам он давно простил своих родителей и бы отдал все, чтобы хоть одним глазком взглянуть на них.

      Почему-то считается, что сироты ненавидят своих родителей. Да, должны бы ненавидеть, но любовь, она всегда почему-то больше… Да, ненавидеть должны, и стараются ненавидеть, но он-то лучше других знает, что все дети, у кого только остались семейные фотографии с папой или мамой, – бережно хранят это сокровище кто под подушкой, кто в шкафчике. Возможно, эти снимки – единственная веревочка, позволяющая не потеряться в жизни, не осиротеть окончательно. Единственная дорожка, по которой еще можно вернуться в прошлое и найти родных людей.

      В их приюте находились дети разных возрастов, с разными историями, – объединённые, разве что, только той пугающей общностью, что их родители жили и здравствовали, лишенные родительских прав; истинных сирот было единицы. Поэтому дети, уже кое-что понимавшие в жизни, надеялись, что рано или поздно родители опомнятся, завяжут с порочной жизнью и вернутся, чтобы забрать их отсюда. Не то, что бы здесь было совсем плохо… Но всё-таки все мечтали уйти из этого мрачного, унылого, холодного и сырого дома. И ждали не усыновителей, а именно своих, родных маму с папой, – но никто не приходил.

      Конечно, кто-то из этих нерадивых взрослых погибал, заморенный сам собою, но у детей надежды было не отнять, – и каждый ждал, ждал по-своему: кто-то – тихо растворившись в своем ожидании, кто-то громко, с плачем и истериками. А все потому, что даже самому маленькому человеку нужно, чтобы его кто-то любил и в нем нуждался. Никому не нужный человек погибает.

      Антон сам вышел во взрослую жизнь из этих стен, – и в эти же стены был вынужден вернуться. Когда он был маленьким, он тоже ждал. Всё его существование здесь превратилось в ожидание. Это было не так уж и плохо, потому что он развил в себе такое недюжинное терпение, которому мог бы позавидовать любой медиум. Но к нему, так же, как и почти всем детям здесь, так никто и не пришел. Плакать, стенать, пытаться привлечь хоть чье-то внимание к своей боли было бессмысленно, – тут у каждого была своя боль, а воспитательницам не хватало душевного тепла и великодушия, чтобы согреть ими детей.

      Многие из них были профессионалами в педагогической науке, внимательными, тактичными. Но вот профессионалов в человеческой науке, науке человеческой души, катастрофически не хватало. И потом, у них были свои семьи, свои дети, – одним словом, своя жизнь, главная, основная, куда они стремились всеми своими помыслами, – и протекала она далеко за пределами этих стен.

      У Антона не было любимой воспитательницы. Можно сказать, что он намеренно не стал ни к кому привязываться, чтобы не создавать конкуренции, оставляя другим детям больше шансов на внимание. И потом, ему было стыдно за себя, и он не верил, что может внушить кому-то симпатию. В детском доме, куда он попал по распределению, содержались дети с различными отклонениями и пороками развития, хотя его недуги не были обусловлены дурной наследственностью. Он родился совершенно здоровым. И только накатывали иногда полустершиеся детские воспоминания о том, что кто-то, чей облик скрывала темнота, нещадно бил его. Антон помнил только пальцы, которые хватали его за разодранный уже воротничок детской рубашки, – это были женские пальцы с длинными кривыми ногтями, с которых почти облупился темно-красный лак. Эти пальцы мотали, дергали его из стороны в сторону, хотя он не понимал, в чём был виноват, что он сделал не так…

      Антон не помнил, что плакал или кричал в тот момент, – он как будто молчаливо раздумывал всё это время, за что его бьют, и не находил ответа. Хотя нет, он всё-таки защищался, пряча голову под детские ладони и кольями выставляя вперед острые, худые локти.

      Оборона не помогла, и результатом того боя в темноте стала потеря правого глаза. От сильного удара Антон потерял сознание, а очнулся уже в больнице. Шевелиться он не мог – всё тело вспухло и ужасно болело, – чувствовал только, как из правой глазницы из-под повязки что-то сочится на правую щеку. Он думал, это слезы, но его глаз сохранить не смогли.

      После выписки из больницы домой Антон больше не вернулся, а попал сюда, в этот детский дом для социальных сирот. Здесь у него начал развиваться еще один недуг: со временем стала отниматься и усыхать правая рука ниже локтя. Никто не мог понять, отчего это; врач, который его осмотрел, говорил на каком-то неизвестном Антону языке, и всех слов которого мальчик понимал лишь предлоги. Антон ты адыг свой диагноз ещё до того, как вышел из врачебного кабинета.

      Провожая его до двери, врач как будто участливо похлопал его по плечу и изрёк:

      – Поменьше нервничай, пацан! Все болезни – от нервов.

      Потом Антон пил выписанное уважаемым эскулапом горькое лекарство, которое вроде бы помогало, но которое впоследствии не смогли закупать в силу его дороговизны…

      Глава 2

      Антону не удалось толком выучиться – его признали негодным к учебе ввиду инвалидности. Он и правда быстро