строя, пришла в упадок при зарождении классовых отношений и не была восстановлена при владычестве Испании, несмотря на внесение европейской техники и покровительство крещеным индейцам. Хозяйство Египта в период феодализма медленно, но неуклонно приходило в упадок, а в Европе в то же время и при тех же социальных взаимоотношениях имел место небывалый подъем земледелия и ремесла, не говоря о торговле. В плане нашего исследования это означает, что ландшафт в Египте в это время был стабильным, несмотря на напряженность политической борьбы, а в Европе преображался радикально. Внесение же антропогенных моментов в рельеф Египта в XIX в. – прорытие Суэцкого канала – связано с проникновением туда европейских народов, французов и англичан, а не деятельностью аборигенов – феллахов.
В Англии XVIII в., по Томасу Мору, «овцы съели людей» при начинающемся капитализме, а в Монголии XIII – XIV вв. овцы съели тунгусов-охотников, живших на южных склонах Саян, Хамардабана и на севере Большого Хингана, хотя там даже феодализм был неразвитым. Монгольские овцы съедали траву и выпивали в мелких источниках воду, служившие пищей и питьем для диких копытных [57]. Число последних уменьшалось, а вместе с тем охотничьи племена лишались привычной пищи, слабели, попадали в зависимость к степнякам-скотоводам и исчезали с этнографической карты Азии. Еще примеры: Азорские острова превращены в голые утесы не испанскими феодалами, которые свирепствовали в Мексике и Нидерландах, а козами; последних же высадили там астурийцы и баски, у которых еще не исчез родовой строй. Бизонов в Америке уничтожили члены капиталистического общества, а птицу-моа в Новой Зеландии – полинезийцы, не знавшие еще классового расслоения; они же акклиматизировали на своих островах американский картофель, а в России для той же цели понадобилась вся военно-бюрократическая машина императрицы Екатерины II Отсюда следует, что закономерность лежит в другой области.
4. Поставим вопрос по-иному: не как влияет на природу человечество, а как влияют на нее разные народы на разных стадиях своего развития? Этим мы вводим господствующее звено, которого до сих пор и не хватало. Тогда возникает новая опасность: если каждый народ, да еще в каждую эпоху своего существования, влияет на природу по-особому, то обозреть этот калейдоскоп невозможно и, отказавшись от заведомо неверных выводов, мы рискуем лишиться возможности сделать какие бы то ни было обобщения, а следовательно, и осмыслить исследуемое явление.
Но тут приходят на помощь обычные в естественных науках классификация и систематизация наблюдаемых фактов, что в гуманитарных науках не получило еще должного применения. Поэтому, говоря о народностях (этносах) в их отношении к ландшафту, мы остаемся на фундаменте географического народоведения, не переходя в область гуманитарной этнографии.
Отказавшись от основ этнической классификации, принятой в гуманитарных науках, – расовой, общественной, материальной культуры, религии и т.п., – мы должны выбрать исходный принцип и аспект, лежащие в географической