Егору Петровичу, – недрогнувшей рукой поднимает бокал Савва. – Пусть земля ему будет пухом. Не чокаемся.
Он выпивает до дна, вдова следует его примеру.
Савва достает из щегольского портфеля бумаги.
– Давайте обсудим детали.
VII
В то же самое время опер Коршунов ведет допрос убийцы.
– Понимаете, вы изобличены полностью. Пистолет в машине, из которого только что стреляли. На нем – ваши отпечатки. В обойме недостает трех патронов. А из тела погибшего извлечены три пули. И экспертиза, конечно же, установит, что выпущены они были из вашего пистолета.
– А кто видел-то? – хрипло переспрашивает убийца.
– Да не нужно никому ничего видеть! Судья с такими уликами закатает вас на максимум. А там, глядишь, и мораторий на смертную казнь отменят. Так что велика вероятность, что и вас – как вы покойного Егора Петровича Горчакова – бах, и в затылок. Ах да, вы стреляли не в затылок, а в грудь, а потом в лицо. Но вас все равно в затылок шлепнут, такой уж у наших расстрельных команд обычай.
– Не бей на понт, начальник.
Как бы не обращая внимания на эту реплику, капитан Коршунов продолжает:
– Есть только один прекрасный способ получить снисхождение. Чтоб не исключительную меру к вам применили и не пожизненное, а лет семь-восемь, а то и пять. Всего-то надобно: назвать фамилию-имя заказчика. Или заказчицы.
– Не было никакого заказчика.
– Напомню, что вас задержано двое, гражданин Мятлев, и я ведь с тем же самым вопросом и к подельнику вашему, Сороткину Максиму, обращусь. И тогда меж вами начнется состязание на скорость. Кто мне первым имя заказчика назовет, тот и в выигрыше будет в этом творческом соревновании. А второй, проигравший и не успевший, пойдет по всей строгости закона. Итак, имя заказчика? Или заказчицы?
Убийца молчит.
Опер достает фотографию.
– Не она ли?
С фото смотрит Ксения, вдова Егора Горчакова…
VIII
…которая в то же самое время беседует с похоронным агентом Саввой Сторожевским на кухне своей квартиры. Одна пустая бутылка из-под красного стоит на полу, вторая, наполовину распитая, – на столе. Рядом с бокалами – документы, которые подписала вдова. Она уже изрядно нагрузилась.
– Ах, Савва-Савва, – пьяненько философствует она, – вы ведь, мужики, и понятия не имеете, что такое одиночество. Когда ты сидишь одна, совсем одна, и только ждешь его. Боишься лишний раз позвонить, эсэмэску написать, потревожить, и думаешь: а где он сейчас? Что делает? Может, у другой? И она его ласкает, целует? Думаешь: а не отравиться ли? Или – его отравить?..
– Вы разве с покойным плохо жили?
– Жили и жили! Как все живут! По-разному!.. Но уж теперь-то я точно буду знать, где он каждую минуту находится. Какое кладбище, вы говорите? Богородское?
– Троекуровское гораздо ближе к вам и в смысле пробок намного доступнее.
– Да… – философствует она, – теперь-то я останусь уж совсем-совсем одна… В пустой квартире и никому не нужная… –