Струйской полпуда керосину прожертвовал бы.
– Нет уж, тесно будет. Нас и то шестеро, – отвечал сборщик. – Придется вам кресло взять.
– Кресло! Кресло-то и десяти фунтами стеариновых свеч не угнешь. Коли ежели мы не знакомы, то позвольте рекомендоваться. У меня вот тут свечная лавка.
– Ребята, да что ж тут! Примем его. Ей-ей, и всемером в литерной-то ложе будет не тесно, – предложил кто-то, и предложение было принято.
– Теперь, господа, бенефис Струйской спрыскивать! – воскликнул сборщик. – На то она и Струйская, чтоб нам в себя струю пустить! Мальчик! Тащи сюда средственный графинчик гореусладу белого!
Во французском спектакле
Субботний спектакль. Партер, бенуары и бельэтаж Михайловского театра заняты высшим обществом. Изредка попадается француз-перчаточник или семейство разбогатевшего французского ресторатора. В креслах обращают на себя внимание нарядно одетая дама внушительных размеров и ее муж, кругленький лысый человечек. Они спорят. Дама ест его поедом. Он пробует защищаться.
– Нечего сказать, уж и выбрал пьесу! – говорит дама. – Есть на что портнихе посмотреть! Пришли наблюдение над модными женскими нарядами актрис делать, а они в каких-то отрепьях играют.
– Но, душечка, пойми ты, что здесь актрисы бедный класс изображают, на манер как бы наши чиновницы-цикорницы с Петербургской стороны, так как же они могут такую симфонию, чтоб в роскошных платьях?.. Совсем не та модель. Слышишь, они только и говорят: «Кафе, кафе». Люди переварками кофейными питаются, а ты хочешь, чтоб они в нарядах по последней моде… – робко отвечает муж.
– Да ведь я вам толком сказала, что мне аристократическую пьесу надо или, к примеру, где кокотки во всех своих нарядах действуют, а вы меня на кофейные переварки привезли. Какой я здесь фасон с их платьишек сниму! Французского языка не знаем – сиди и глазами хлопай. Велик интерес.
– Действительно зевота одолевает, но что ж делать, надо потерпеть. Суди сама: разве можно по афише узнать, в последних парижских фасонах будет игра или в нищенском виде? Вот ежели бы я читал по-французски, то дело иное, а то вся моя французская грамматика состоит из двух словесностей, которые у тебя на портнихинской вывеске написаны: «Модес е робес». Эти два слова, действительно, я могу французскими буквами прочесть и понимаю, что они обозначают.
– Но все-таки вы знаете, что значит «мусье» и «мадам» или «мамзель». Это выставляется на афише, как же вы берете билет на такую пьесу, где супротив актерских фамилий только «мусье» стоит. Сижу и вижу перед собой только фраки и сертуки. Вот ежели бы я была мужской портной, а то вы сами знаете, что у меня дамская мастерская. Ни жилеток, ни брюк дамы не заказывают. Час сидим, и только две актрисы на сцену.
– Ну, проглядел, ну, прости, ну, что ж делать…
– Однако три-шесть гривен мы за кресла-то отдали ни пито, ни едено. Лучше бы я на эти деньги ногу телятины себе купила.
– Мамочка, и на старуху бывает проруха.
– Так ведь то на старуху, а ты старый дурак!
– Но, мой ангел, не петушись.