тяжело дышит и всхлипывает, как умирающая корова.
– Я ничего не могу с этим поделать. Энни, вытащи это!
Скользкая ножка зашевелилась от моего прикосновения.
– Нашла. Кажется, это нога. Или рука.
– Ты можешь найти вторую?
Я качаю головой.
– Тогда тащи так, как есть, – говорит мать.
Я оторопела.
– Мы должны это вытащить. Только тяни медленно.
Я начинаю тянуть. Изабелла кричит. Я прикусываю губу. Это страшно и отвратительно, и Изабелла внушает мне ужас и отвращение тем, что стоит вот так, как жеребая кобыла, рожает, как простая шлюха, вынуждая меня делать то, что я сейчас делаю. Я ловлю себя на том, что мое лицо искажено гримасой, а голова вообще отвернута в сторону, словно я не хочу видеть того, что делаю, стоя как можно дальше от кровати, от нее, моей сестры, этого чудовища, касаюсь ее безо всякой жалости, крепко держась за ногу существа внутри нее, как мне и было велено, вопреки моему сильнейшему отвращению.
– Ты можешь просунуть туда вторую руку?
Я смотрю на мать так, словно передо мной безумная. Это невозможно.
– Попробуй просунуть вторую руку и ухватиться за ребенка.
Из-за ужаса, внушенного мне этим запахом крови и ощущением маленькой скользкой конечности в моей руке, я и забыла о том, что там, внутри, ребенок. Осторожно я просовываю внутрь вторую руку. Тело поддается, и кончиками пальцев я ощущаю что-то, что вполне может быть рукой или плечом.
– Рука? – неуверенно произношу я, тут же плотно стискиваю челюсти, чтобы меня не вырвало.
– Оттолкни в сторону и просунь руку глубже. Найди вторую ногу. – Мать заламывает руки, отчаянно желая положить этому конец и похлопывая Изабеллу по спине, словно она – приболевшая собака.
– Нашла вторую ногу, – выговариваю я.
– Когда я тебе скажу, потянешь за обе ноги сразу, – приказывает она, затем делает шаг в сторону и берет в ладони лицо Изабеллы. – Как только ты почувствуешь приближение следующих схваток, ты должна будешь тужиться, – сказала она. – Изо всех сил.
– Я не могу, – всхлипывает Изабелла. – Не могу, мама! Я больше не могу!..
– Ты должна. Обязана. Скажи, когда начнутся схватки.
Наступает недолгая пауза, и Изабелла издает рычание и кричит, собрав последние силы:
– Сейчас! Началось!
– Тужься! – велит мать. Присутствовавшие в каюте женщины схватили ее за руки и стали тянуть, словно мы собирались разорвать ее пополам. Маргарита вкладывает между зубами Изабеллы деревянную ложку, и та, взвыв, закусывает ее.
– Тяни ребенка! – кричит мне мать. – Сейчас. Потихоньку. Тяни!
Я выполняю приказание, но, к своему ужасу, чувствую, как под моими пальцами что-то хрустнуло и поддалось.
– Нет! Сломался! Сломался!
– Тяни! Все равно тяни!
Я тяну, и на меня сначала выплескивается кровь, валятся сгустки вместе с дурно пахнущей жидкостью, и из Изабеллы появляются две маленькие ножки. Сестра заходится криком от боли и задыхается.
– Еще раз, – говорит мать. Ее голос звучит