Ди, что время, отпущенное мне по нашему закону, истекло? Некогда я предал огню кошек, ныне – мой черед сгореть в огне, ибо сегодня в полночь исполняется мне тридцать лет и три года. Покамест я еще Бартлет Грин, узник, коего они могут истязать, калечить, жечь огнем, покамест я говорю с тобой как сын потаскухи и попа, но завтра все переменится – сын человеческий взойдет женихом в дом Великой Матери. Время власти моей наступит, брат Ди, и все вы узнаете, какова моя власть, когда настанет мое царствование в вечной жизни!.. А чтобы ты вечно помнил мои слова и пошел по моей стезе, на-ка вот, прими, наследничек, это мое земное сокровище, оставляю тебе, владей…»
Тут в тексте было вымарано несколько строк, в повествовании вновь возникла лакуна. Похоже, сделал это сам Джон Ди, намеренно. Впрочем, какого рода подарок получил баронет от разбойника Бартлета Грина, стало ясно, как только я продолжил чтение.
«…в четвертом часу пополудни были окончены все приготовления к казни, какие только могло породить мстительное воображение Кровавого епископа.
Вот уже с полчаса, как Бартлета Грина увели, и, сидя в одиночестве, я снова и снова доставал из мешочка и разглядывал скромный дар моего товарища – кусок черного каменного угля, величиной с кулак, гладко отполированный и довольно правильной двенадцатигранной формы; вспоминая то, что растолковал мне прежний владелец камня, Бартлет, я искал на блестящих черных гранях картину неких событий, кои разыгрываются в сию минуту где-нибудь в отдаленных местах, – вдруг, думал я, проступит там, словно в зеркале, образ того, что самого меня ожидает в будущем. Однако ничего подобного не узрел, быть может, потому что душу мою, лишая ясности, смущала тревога, а Бартлет ведь особо указал на непозволительность такового замутненного, грязного, как он выразился, душевного состояния, ежели хочешь хоть что-то увидеть в черном зерцале.
Скрежет отодвигаемого засова отвлек меня, я поспешно сунул таинственный черный камень в кожаный мешочек и схоронил под подкладкой платья.
Тотчас в камеру вошли вооруженные до зубов стражники из охраны епископа, и я уж подумал, что меня ждет скорая расправа и казнь без суда. Однако епископ распорядился по-иному: дабы побудить к смирению и кротости закосневшую в упрямстве душу грешника, было решено привести меня и держать возле костра, да так близко, чтобы пламень опалил мне волоса, чтобы я увидел да хорошенько разглядел во всех подробностях, как Бартлет Грин будет корчиться в огне. Не иначе по наущению сатаны измыслил епископ таковое средство устрашить меня зрелищем смертных мук несчастного Бартлета, а заодно все-таки вырвать признание, заставив одного из нас, а то и обоих невольно выдать наше сообщничество, или добиться какой иной измены. Просчитался Кровавый епископ!.. Нет сил описать со всеми подробностями то, что буду помнить до смертного часа, ибо запечатлелось сие в моей душе словно выжженное огнем тавро… Посему коротко замечу лишь, что епископу Боннеру довелось вкусить совсем иных услад, нежели те, кои с жестокой сластолюбивой алчностью рисовал он себе