парень?
Он кивнул на разукрашенный торс мастера, всем видом показывая, что не понимает такого издевательства над собственным телом. Точно так же смотрел на Захара отец.
– Раздевайтесь, – проигнорировал татуировщик замечание клиента.
Даже без дубленки Эдуард Петрович был в три раза шире худенького Кривца. Рельефные мышцы бугрились под его рубашкой, из воротника торчала короткая толстая шея. Ничего общего с панками и готами, обычными клиентами татуировщика.
«Если девочка на фотографии – дочь Петровича, ей повезло, что она пошла в мать», – подумал Захар.
Он справился насчет размера и цвета татуировки. Мужчина хотел черно-серый рисунок на внутренней стороне предплечья, масштабами – один к одному.
При помощи гелиевой ручки Захар перенес портрет девочки на бумагу, затем – на кожу Эдика.
– Ваша дочь? – поинтересовался он между делом.
– Ага, – осклабился клиент. – Мой сахарок.
При усиливающейся неприязни к здоровяку, Захару хотелось поработать над портретом. Очень уж хорошенькой была малышка. Невероятно, что у этого буйвола родилась такая дочь. Клиенты не обязаны нравиться. Но портрет вдохновлял и просил скорейшего воплощения в чернилах.
Собирая машинку, Кривец думал только об ангельской девочке, о том, как он положит тени и как изобразит ямочки на щеках.
– Будет немного больно, – сказал он, смазывая кожу клиента вазелином.
– Больно? – повторил мужчина насмешливо. – Считаешь, что разбираешься в боли?
– Простите?
– Ты думаешь, что, если вставил эти рога, набил на себе демонов, значит, можешь судить о боли? Сынок, я видел такую боль, какая не приснится в страшных кошмарах ни тебе, ни этим уродцам.
Он бросил взгляд на фотографии с разукрашенными и шрамированными людьми.
Обращение «сынок» наполнило рот Захара кислой слюной. Ему понадобилось усилие, чтобы сохранить спокойное выражение лица.
И еще он заметил, что Эдик сказал «я видел боль», вместо «я испытал».
– У каждого свое понимание боли.
– Ерунда, – фыркнул Эдик. – Боль есть боль. Это страна, куда ты попадаешь по особенному билету.
Один из многочисленных братьев Кривца был военным. Подобным снисходительным тоном он учил Захара жить.
«Ты знаешь, как это – получить заряд шрапнели в ногу?» – спрашивал брат.
Захар парировал:
«А ты знаешь, как это – разрезать себе язык на две части?»
Но с клиентом он спорить не стал.
– Как скажете, – произнес он и включил стереосистему на полную громкость.
Эдик вздрогнул.
– А нельзя ли? – прокричал он.
– Нельзя, – сказал Захар с улыбкой. И добавил, зная, что Эдик не слышит его сквозь рев музыки: – Уважай мои правила, мудак.
Игла коснулась предплечья клиента. Раздражение мигом исчезло. Художнику было больше неважно, кто является холстом. Он сосредоточился на рисунке.
Сеанс длился два часа,