капустных листьев. Они не имели семей, которые бы связывали их за пределами казарм. Они жили, чтобы сражаться и грабить, и свидетельства их непобедимости восходят еще к тем дням, когда Дантон и другие республиканские ораторы набирали армию из мальчишек, чтобы наголову разбить профессиональные армии королей Европы, бросивших вызов революции. Их преданность, если о ней вообще можно говорить, принадлежала только императору, хотя они могли и критиковать его, если дела шли плохо или если они сомневались в мудрости принятых им решений. Эта группа, ядро его войска, усиливалась и другими такими же мужественными кадрами, вроде молодых офицеров, наподобие Марбо, который вырос под грохот орудий и возмужал под бронзовыми наполеоновскими орлами и чей военный опыт в его 25 лет был несравнимо выше, чем военный опыт большинства старших офицеров любой армии в истории. Немало таких людей находилось и в простых полках, их присутствие служило примером для новобранцев и придавало им мужества в их первой кампании.
Боевые качества войск союзников тоже были очень разными. Самыми преданными и наиболее агрессивными из всех Наполеон считал поляков, многие из которых сражались вместе с французами еще с того момента, как Бонапарт вступил в Варшаву в 1807 году, и чьи уланы считались одними из лучших в его армии. Следующими после поляков энтузиастами, ввязавшимися в это предприятие, были некоторые из южных немцев, согласившиеся скорее воевать на стороне французов, чем быть вместе со своими северными братьями – пруссаками. После них шли некоторые итальянские полки под командованием пасынка Наполеона, принца Евгения де Богарне. Несмотря на свое южное происхождение, эти люди пережили суровую русскую зиму намного лучше многих северян, и, кроме всего, это были войска, заслуживавшие доверия. В конце этого списка шли австрийцы, участвовавшие в кампании потому, что Наполеон недавно женился на дочери их императора, и малые национальные группы: испанцы, чье правительство воевало с Францией на другом конце Европы, португальцы, правительство которых активно поддерживало Веллингтона в борьбе с Наполеоном на испанском полуострове, и голландцы, чья родина уже присоединилась к Франции, а на ее троне сидел брат Наполеона, Луи, которого корона только тяготила, из-за чего он впал в немилость.
Самое слабое звено императорской армии, без сомнения, 30 тысяч пруссаков, размещенных по самому левому флангу, куда они попали за свои настроения. Пруссия продолжала страдать после катастрофических поражений при Йене и Ауэрштадте и медленно возвращалась к жизни как единая нация, ожидая того дня, когда она вернет себе былую независимость. Патриотизм еще теплился среди гражданского населения прусских городов и деревень. Тугендбунды – национальные освободительные союзы – уже набирали силу, только подогреваемые жестокой политикой французов, как никогда при спокойной обстановке. Французский курьер, в одиночку скачущий по Пруссии, мог не опасаться за свою жизнь так, как в оккупированной