собственности. И это становится особо выразительным в 1920-е годы, когда деревня «осереднячилась»…
Т.о., оформляя резервную армию труда, которая возникала на особой основе, не столько вследствие аграрного перенаселения, сколько свободного ресурса сезонного распределения рабочего времени, русская деревня стала основой урбанизационных процессов, базового фонда и неизбежной и обязательной при индустриализации перекачки населения из деревни в город, при этом в особо мягкой форме – при неудаче за спиной всегда оставалась усадьба и надел (этой возможностью особенно широко воспользовалось «кулачество» в 1930—1933 годах, например, родители того же А. Солженицына, Б. Ельцына…). Именно эти потоки из деревни НА ОТНОСИТЕЛЬНО ЛЁГКИЙ ГОРОДСКОЙ НОРМИРОВАННЫЙ ТРУД за 10 лет качественно изменили лицо великорусского этноса, превратив его из аграрного в аграроно-индустриальный, с 10—12% городского населения в 1913 году до 30—32% горожан в 1937… Т.о. русская деревня в этот период в дополнение к столь значимой Военной Силы России наполнила и тело новой армии, Трудовой
Обозревая в целом совокупность условий и обстоятельств, порождавших феномен Русского Коммунизма, а по его роли и значимости в процессах «коммунизации мира», можно констатировать, что наряду с общемарксисткими в нём реализовывались и чисто русские факторы, соотносимые обычно со страноведческим своеобразием: территория, этнологическая предрасположенность, исторический опыт, реализующийся в камертонности социального к идеологическому и масса прочего – но в облике социально-национального своеобразия он повторяется, а теперь сохраняется в Китае, идёт в ЮВА, достигает Континента Обеих Америк…
Но кто замкнул эти факторы, ресурсы и возможности в единство теории и дела, т.е. запустил проект «Коммунизм» или по обоюдозначимости общего и частного для исходных шагов судебы его генезиса «Русский Коммунизм»?
Теоретическое восхождение В. Ленина через неравномерность развития капитализма на империалистической стадии, порождающей такую же неравномерность исторического вхождения в коммунистическую эру различных стран сразу поднимало вопрос о таком же периоде исходного «коммунистического одиночества», о коммунизации мира, как процессе, связанным с разной готовностью стран и обществ к вхождению в новую эру.
Сможет ли Россия осуществить это в своём аграрно- многоукладном одиночестве, сама в себе, или станет только детонатором для других, более «развитых», без букета всех исторических форм социально-экономических укладов, которых сначала надо хотя бы привести до посредственной сопоставимости – какой там коммунизм…
Теперь этот вопрос стоял в жгучей, социально-экономической и политико-практической, не теоретической, форме! Более того, в полное опережение какого-либо теоретизирования, если вы оторвались от чтения «стеклянно-чугунных» коммунистических фантазий