у западных писателей стала для Аксёнова-художника парадоксальным способом освоения традиций русской классики.
Ну, скажем, подтекста как способа создания ёмкого и многомерного образа – Чехова Аксёнов осваивал через Хемингуэя («Пора, мой друг, пора…»).
Энергетика ранней прозы Аксёнова напрямую была связана с потребностями нового поколения в коренном реформировании жизни.
Аксёнов здесь, так сказать, шёл «навстречу пожеланиям трудящихся». И, наоборот, в его прозе новое поколение обретало свой язык.
Иными словами, проза Аксёнова была явлением прежде всего поколенческим. В этом её масштабность (исключительная, на мой взгляд) и в этом же – уязвимость.
Потому как задерживаться в этом статусе опасно – актуальность таких писателей уходит вместе с их временем.
Именно в качестве явления поколенческой литературы громил Аксёнова и его друзей на знаменитой встрече партии с творческой интеллигенцией в 1963 году Никита Хрущёв: «Мы не позволим вам поставить нашу молодёжь под свои знамёна!» – выкрикивал он в микрофон.
Никита Сергеевич опоздал: к тому моменту после «Коллег», после «Звёздного билета» и «Пора, мой друг, пора…» новое поколение уже говорило на языке Аксёнова и Евтушенко.
Вот внутренний сюжет книги «Логово льва» – сюжет высвобождения русской прозы от соцреалистических колодок и соответственно – высвобождения общества из-под идеологического диктата партии.
Понятно, что для восприятия этого сюжета у нынешнего читателя, выросшего в другой уже России, просто нет такого органа и, соответственно, возможностей для осознания масштабности явления Аксёнова. И слава Богу!
Наследники. Феномен Пелевина и казус Садулаева
В определённом смысле аналогом аксёновской прозы, точнее, её роли в современной ей литературе я бы назвал феномен Пелевина 90-х годов. Писателя, давшего язык своему времени.
Задача эта, повторяю, неимоверной сложности Дело не в том, чтобы снабдить героя мобильником последнего поколения, научить словам «офшоры», «типа», «креатив» и проч.
Здесь нужно найти новый язык художественной прозы со своими образными рядами, своими сюжетами, своим интонационным строем; язык, закрепляющий новую иерархию жизненных понятий, которую принесли новые времена.
Пелевину это удалось, на мой взгляд, в полной мере. И при всех упрёках ему в художественных провисаниях его прозы (часто справедливых) необходимо отдавать себе отчёт в том, что на самом деле сделал этот писатель.
К сожалению, поколение Пелевина оказалось менее долговечным, нежели аксёновское. Слишком быстро оно состарилось. Я не о физическом возрасте, а о его ранней усталости: о его «разочаровании» пафосом ранних девяностых и соответственном дрейфе в сторону долгожданной «стабильности и державности».
Сужу по роману одного из самых одарённых в новейшем литературном поколении Германа Садулаева «АД».
Р