шла полным ходом: собиралось вооружение, составлялись последние инструкции, и даже из таких отдаленных баз, как в Китае, кораблям было приказано следовать в Средиземное море. Сбор всей армады был намечен в Эгейском море поблизости от острова Лемнос в конце первой недели февраля. Все, чего недоставало – окончательного утверждения операции Военным советом. И операция начнется.
И вот в этом месте на сцене появился совершенно неожиданный фактор: Фишер высказался против всего плана. Его мотивы для такого поступка были настолько необычны, что можно было только надеяться понять их – и последовавшую за этим знаменитую склоку, – припомнив странное положение, в котором они все оказались к данному моменту. Это было столь же странным, как и все внутренние маневры британского правительства в то время.
Военный совет был сформирован с началом военных действий, и он включал премьер-министра (Асквит), лорд-канцлера (лорд Халдейн), секретаря по военным делам (лорд Китченер), министра финансов (Ллойд Джордж), министра иностранных дел (сэр Эдвард Грей), государственного секретаря по вопросам Индии (лорд Крив) и первого лорда Адмиралтейства (Уинстон Черчилль). Фишер и начальник императорского Генерального штаба сэр Джемс Уолф Мюррей также посещали заседания для дачи технических консультаций, подполковник Хэнки был секретарем, а также были другие лица, которых приглашали время от времени. Формально этот орган отвечал за стратегию ведения войны. Фактически в нем доминировало три человека – Асквит, Черчилль и Китченер, – и из всех троих Китченер был несравним по влиянию. Сам Черчилль обрисовывал ситуацию таким образом, когда давал показания комиссии по Дарданеллам в 1916 году.
«Личные качества и положение лорда Китченера, – говорил он, – в то время играли огромную роль в принятии решений по происходящим событиям. Его престиж и авторитет были громадны. Он был единственным выразителем мнения военного министерства в Военном совете. Все восхищались его характером, личностью, и каждый чувствовал себя уверенно среди ужасных и непредсказуемых событий первых месяцев войны, когда рядом находился он. Если он предлагал решение, оно неизменно в конце концов принималось. Как я полагаю, его решения по любому военному вопросу, большому или маленькому, никогда не отклонялись Военным советом или кабинетом. Ни одно подразделение не было послано или удержано не просто вопреки его согласию, но и без его совета. Редко кто-либо отваживался вступить с ним в спор в совете. Уважение к этому человеку, симпатия к нему за его огромный труд, уверенность в его профессиональном суждении и вера, что его планы глубже и шире, чем это видится нам, заставляли умолкнуть все опасения и споры как в совете, так и в военном министерстве. Всемогущий, невозмутимый, сдержанный, он в то время полностью доминировал на наших совещаниях».
Должно было пройти двадцать пять лет, чтобы такая же личность в облике самого Уинстона Черчилля вновь появилась в Англии. Даже сомнительно, чтобы