долго ждать не пришлось. Буквально через пару гудков прозвучал твердый мужской голос. Я сразу представился и принялся извиняться за свой гнусный поступок, на что мужчина отреагировал необычно: сначала захихикал, а затем перебил меня в довольно грубой форме. «Дурак! – сказал он. – Зачем ты звонишь?» Я опешил и закашлялся. Было странно сравнивать то, с каким уважением написано письмо и то, с какой надменностью теперь отвечал незнакомец. Я собирался бросить трубку, но голос в ней вдруг размяк, и человек продолжил виноватым тоном: «Простите за грубость! Прошу вас, помогите нам!» Воспитание не позволило мне остаться в стороне. Хоть я и был озадачен, но все же понимал, что эти люди пребывают в стрессе и не вольны себя контролировать. Мы условились о встрече.
***
Как я уже упоминал, город у нас маленький, выросший из шахтерского поселка. Обогнуть его неспешным шагом получится минут за сорок, а если идти поперек, мимо выцветших панельных многоэтажек, по асфальтовой, местами загубленной трещинами дороге, то уже через полчаса упрешься в старое гаражное сообщество, за которым начинается густой лес.
Беженцы, как они представились в письме, ждали меня у исторического центра города – Дома культуры «Горняк», находящегося неподалеку от выездной дороги, а вернее, дороги, ведущей к деревням.
Добравшись до «Горняка», я последовал в скверик, расположенный за ним. Погода не жаловала: моросил дождь, дул промозглый ветер. На улице было безлюдно и тихо, как на кладбище, что тревожило и заставляло озираться. Издалека я заметил необычную семью, непоколебимо ждавшую меня.
Их было пятеро. Громадный сутулый мужчина в длинном кожаном плаще, с лицом, скрытым за черной мантией. Он не выпускал из рук инвалидную коляску, в которой сидел старик. На вид тому было лет сто: бледное тощее лицо в пигментных пятнах, костлявые руки выглядывали из-под шерстяного пледа, а макушку закрывала белая тряпичная кепка, сидевшая на голове набекрень. Мне показалось, что я его знаю, или он лишь похож на Витьку – коллегу по прошлой работе. Только Витьке, как и мне – тридцать пять, а этот выглядел на полвека старше. Лицо женщины тоже было закрыто плотной накидкой с прорезью для глаз, безумно широко раскрытых и косых. Больше ничего не было видно, но фантазия дорисовывала остальную часть уродливой физиономии, отчего в душе свербело, а к глотке поднимался тошнотворный ком. Ее запятнанная серая юбка подчеркивала всю дефектность пышных форм.
Две девочки в розовых куртках, стоявшие рядом с женщиной, тяжело смотрели на меня, как будто ненавидели всем сердцем. Они плотно прижимались друг к другу, точно связанные, а их крохотные лица, также спрятанные за черными платками, у меня вызывали бурное негодование и любопытство. Что меня смутило в них больше всего, так это то, что у обеих малышек безжизненно висели пустые рукава курток, словно у девочек не было рук.
Я оторопел от запаха гнили, исходившего от них всех. Пришлось выдавить из себя подобие улыбки, хоть я и понимал, что совершил ошибку. Будь проклят мой добродушный