во все глаза смотрела на разгоревшееся побоище и увлеченно ахала. Она-то нисколько не испугалась, а напротив, бурно переживала новое развлечение.
На шум прибежали кмети тысяцкого и кинулись разнимать драку. Ловко и привычно орудуя древками копий, кмети принялись расталкивать и растаскивать в стороны раскрасневшихся, растрепанных и утративших праздничный вид горожан. Женщины причитали над синяками и ссадинами своих мужей и сыновей. А Медвянка, которой некого было жалеть, поднесла к лицу рукав, пряча усмешку. Она помнила, что вся свара разгорелась из-за нее, и в глубине души была довольна.
– А ну разойдись, лешачьи дети! Морок вас возьми, тур вас топчи! – доносился до нее из плотной шевелящейся толпы сердитый голос Явора.
Его красный плащ быстро метался среди полотняных рубах. Может, десятнику и не пристало своими руками разнимать драку посадских мужиков, но Явору хотелось чем-то себя занять, чтобы не смущаться досужими мыслями о Медвянке. А здесь как раз подвернулось привычное дело; драка была ему не в новость, он распоряжался и уверенно раздавал тычки и затрещины.
– Пошел, будет клешнями махать! Да пусти его, чтоб вас обоих на том свете всяк день градом било! – покрикивал он на не в меру ретивых драчунов. – А ну – за ворот да в поруб тебя! Посидишь в яме – так удали поубавится! Поди прочь, дядька Шумила, не до тебя! Ну, Кощеевы кости, кто зачинщики?
Громчу и Зимника растащили последними; те настолько разошлись, что ничего не видели и не слышали, рвались из рук кметей и снова кидались друг на друга. Отмахиваясь, замочник попал Явору кулаком в лицо. Разъяренный таким оскорблением своему достоинству десятник схватил Зимника за плечо, могучей рукой повернул к себе и с такой силой ударил в челюсть, что тот отлетел на три шага и рухнул в пыль. В следующий миг двое кметей уже сидели на нем и вязали ему руки.
Двое же кметей держали за руки Громчу. Лишившись противника, сын гончара сразу угомонился и покорно позволил кметям себя взять. Ему вязали руки, а он угрюмо молчал, свесив растрепанную голову и лишь изредка бросая сумрачные взгляды на бранящегося десятника. Придя в себя, Громча и сам не понимал, как сумел ввязаться в такую драку. И уж конечно, лучше бы ему этого не делать.
Связанного Зимника подняли и поставили на ноги. Выглядел он уже совсем не по-праздничному: шапка валялась в пыли, пыль серела в его волосах и на бороде, нарядная рубаха с шелком вышитым оплечьем была разорвана от ворота до плеча, по подбородку ползла струйка крови из разбитой губы. Отплевываясь от крови и пыли, замочник бранил и гончаров, и кметей, и весь белый свет.
– Тащите обоих на воеводский двор! – распорядился Явор. – По всему видать, с них все и пошло. Посидят в порубе день-другой, а там тысяцкий с ними разберется!
Явор провел краем ладони под носом – на руке осталась кровь. Нос ему еще в отроках сломал любимый побратим Ведислав, и с тех пор Явор ни с кем не боролся, как было принято «до первой крови». Потери в красоте он не жалел – не девка! – но кровь из носа у него теперь