Наташа просто произнесла почти полушепотом:
– Вилен совсем слетел с катушек. Его любовник уговаривает – нет, скорее проблема в том, что уже уговорил, – на очень опасную аферу.
Привыкший ничему не удивляться, генерал мысленно снял шляпу перед своей дочерью. Он ожидал услышать от нее какую-то жесть про карты или рулетку, может быть, адюльтер с молодой симпатичной секретаршей, работающей на контрразведку, в худшем случае – о каком-то компромате, с которым пронырливые цэрэушники попробовали начать с Виленом Алексеевичем диалог. И сейчас он как никогда оценил ее спокойствие, не без гордости за себя и свою, как он про себя выразился, школу.
– Представить себе! Он реально гомик? По правде сказать, подозрения должны были посетить меня раньше. Ты давно в курсе?
– Папа! Во-первых, он не гомик, а, как бы это правильно выразиться, человек широких взглядов. Во-вторых, о его свободных нравах я узнала в первую же ночь, он сам мне все рассказал, и, так как я оказалась старорежимной туповатой деревенщиной, наша супружеская жизнь в ее интимной фазе проходила в диссонансе.
– То есть ты знала об этом с самого начала и не сказала нам с матерью ни слова?
– Мне кажется, сейчас не время и вообще не имеет смысла это обсуждать. Мне больно об этом говорить, но чуть раньше я пришла к вам за помощью, и вы отправили под нож меня и моего ребенка! – Наташа, произнося последние слова, почувствовала, как судорога от усилий сдержать слезы сковала мышцы лица. Незаметным движением она смахнула две слезинки с краешек глаз и продолжила, стараясь не поддаваться нахлынувшим воспоминаниям. – Короче, этот человек имеет на Вилена сильное влияние, и он уговорил его провезти наркотик по дипканалам. Вилен сначала согласился, потом, видимо, начал понимать, к чему это приведет, и в панике рассказал об этом мне. Ему необходима твоя помощь, и он устраивает истерики каждый день. Я больше не могу жить под этим прессом. Я хочу развестись. Вернусь в Россию, там все сейчас изменилось в лучшую сторону, ты и сам знаешь. Нет смысла цепляться за эфемерные привилегии.
– Да, Москва преобразилась.
Неожиданно для себя Кольцов как-то легко воспринял все сказанное. Пропустив упреки дочери мимо ушей – у него на этот счет было свое, прямо противоположное мнение, – он всерьез задумался о смысле пребывания своей дочери в несчастливом браке. Кроме того, Наташина мать, прикованная к креслу-каталке, нуждалась не только в уходе, но и в человеческом тепле. И если медицинская часть вопроса успешно решалась за счет щедрой оплаты выставляемых ему паллиативщиками счетов, то со второй частью вопросов становилось все больше и больше. Деятельный по натуре, он был не в состоянии проводить часы, сидя рядом и держа в своих руках пальцы одряхлевшей старухи, в которую болезнь и время превратили некогда сногсшибательную красотку. Латышка по отцу и украинка по матери, она жила в его памяти тем почти неземным существом, которое он впервые увидел на стадионе рижского «Динамо». Теперь, приходя к ней в больницу, он не верил своим глазам. Происходящее