через что-то ватное.
Михаил тут же отступил, я же перевела взгляд на дочь, застывшую в метре от нас.
– Происходит, что я узнала… от твоего… отца, – переводя дыхание, начала, чувствуя, что перед глазами всё плывёт.
Тяжело оперлась на стену, попыталась глубоко вдохнуть, чтобы хоть немного справиться с тем мороком, в который погружалась всё глубже. Ещё не хватало сейчас хлопнуться в обморок, а очнуться с приездом скорой, которая объявит во всеуслышанье, что я беременна.
И хотя я понимала, что это невозможно, мысль о подобном пугала до чёртиков. Она же и отрезвила, дала возможность прийти в себя.
– Мам… Я сама хотела с тобой поговорить, – сказала Надя, поджав губы и переглянувшись с Малининым.
Я хмыкнула и вновь устроилась за столом – ноги меня уже не держали.
– Хотела до того, как всё решила и сговорилась с папой, или только сейчас тебе в голову пришла эта светлая мысль?
Надя насупилась, стояла, сжимая в руках ремень школьной сумки и смотрела себе под ноги.
– Давайте поступим так…– сказал Миша, уже полностью справившись со своими эмоциями.
Он выглядел собранным, даже отстранённым. Холодным настолько, что вновь стал тем чужим человеком, при взгляде на которого я впадала в ступор от осознания, что прожила столько лет с незнакомцем.
– Я сейчас уеду. У меня ещё море дел. Скоро приедет Корнилов, – это он уже говорил скорее Наде, чем мне. Та кивнула. – Он заберёт мои шмотки, твои, Надюх, если ты не передумаешь, тоже. Отвезёт тебя ко мне.
– Я не передумаю! – тут же с жаром заявила дочь.
Я искривила губы в горькой усмешке. За что они так со мной? Что такого я сделала и в чём ошиблась, за что сейчас и расплачивалась? Была не слишком любящей женой и матерью? Не слишком заботливой? Да они втроём и были моей жизнью – Лиза, Надя и Миша. Всем моим миром, который сейчас не просто шёл трещинами, а почти что рухнул в бездну.
– Тогда так и сделаем, – кивнул Михаил. – Вечером увидимся, ключи привезёт Корнилов, – сказал Малинин и, так и не взглянув на меня, вышел из кухни, предварительно чуть сжав плечо дочери.
А через полминуты уехал, и мы с Надей остались наедине. Что говорить ей, я не знала. Передо мной стоял совершенно взрослый человек со своими желаниями и потребностями. Я это осознавала на все сто. Сама в семнадцать была такой – никто мне и слова поперёк сказать не мог, потому что я уже выросла.
– Ну что, дочь, поговорим? – спросила у Нади, и та раздражённо вздохнула.
– А о чём тут говорить, мам? Я же сказала, что не передумаю.
Она всё же присела на край стула и добавила прежде, чем я бы вставила хоть слово:
– Я хочу жить с папой, но это не значит, что я перестала тебя любить. И Малинку тоже не перестала. Просто с отцом мне всегда было… комфортнее.
Вот как… комфортнее. Вроде бы ничего криминального в словах дочери не было, однако сейчас я смотрела на всё не через призму любящей матери, готовой на всё, а через призму человека, которого смертельно обидели.
Это ведь я сидела ночами рядом, когда они с Лизкой болели. Я предвосхищала