она не помнила ничего. Только воду, раздирающую легкие, боль и руку Роджера. Его правую руку. И вот она жива. Он вытолкнул ее, спас, но покинул. Он снова оставил ее одну… Слеза сбежала по щеке и утонула в волосах. Он снова оставил ее одну наедине с этим ненавистным миром.
Когда она ненадолго пришла в себя, вокруг были испанцы. Они вытащили ее на берег, привели в чувство, дали одежду. Потом принесли ее вещи. Она все время находилась в полузабытьи – то ли не выдержал даже ее закаленный организм, то ли в питье ей добавляли снотворное. Она смутно вспоминала, как в закрытых носилках ее доставили на корабль, как заперли в каюте. Помнила недолгое плавание и снова берег, снова паланкин, а потом эта тюрьма. Из людей она видела только этого фанатика да глупую негритянку. Сколько продолжался ее плен? Около месяца, не больше. У женщин ведь свой календарь, он не обманет. Лукреция улыбнулась. Если бы она родилась мужчиной, она была бы гораздо счастливей.
Но тогда бы у нее не было ни одного шанса выбраться отсюда. А так… Пусть профос врет себе, ее женское чутье он не обманет. Такая же жадная похотливая свинья, как и остальные. Она видела и блеск в его лицемерно отвернутых глазах, и дрожание рук. Что ж, тело служило ей исправно все эти годы, послужит и еще раз. Тело как орудие мести – другого ни природа, ни люди ей не оставили. И она снова повторила про себя страшную клятву: «Любой ценой я выберусь и отомщу. Я вернусь. Я увижу сына. Я сделаю все, но я не погибну, не сломаюсь, не покорюсь. Я выживу. Я одержу победу».
Звякнули запоры. Ей принесли воду и ужин.
Значит, вскоре заявится профос. Дождавшись, когда негритянка уйдет, Лукреция схватила зеркальце и взглянула в его мутную черноту. Ей надо собраться с силами перед новой схваткой с двуногим зверем, носящим шпагу поверх сутаны.
Напрасно, изнывая в плену, Лукреция так плохо думала о Ришери. В это время бедняга страдал от тоски и неопределенности. Он безвылазно торчал в своей каюте на «Черной стреле», задумчиво смотря поверх писем и докладов в распахнутые настежь иллюминаторы. Пальцы его медленно перебирали жемчужины драгоценного ожерелья, зажатого в руке на манер четок. Вот уже которую неделю он пытался сочинить доклад министру Кольберу. Но докладывать не было сил.
Возвращаться во Францию в данном статус-кво означало безоговорочно признать свое поражение. Он не исполнил поручения Кольбера. Он потерял людей и женщину. И последнее гораздо горше первого. К своему ужасу, Ришери понимал, что эта шпионка, эта авантюристка значит для него больше, чем ему хотелось бы. Она затронула в его душе давно умолкнувшие струны, и та мелодия, что родилась из этой игры, доставляла ему наслаждение. Эта мелодия отличалась от пресных песен давно приевшихся особ, титулованных и не очень.
Да – Ришери усмехнулся, – когда-то он слыл покорителем сердец. Его галантные манеры и светский лоск, флер моряка и аристократа крушили женские сердца не хуже, чем его пушки – борта враждебных кораблей. А теперь… Ришери с отвращением потер давно не бритую щеку. К черту этих куриц. Надоели. Все до