Коробка в форме сердца. Джо Хилл

и Тони Конильяро в ауте! – затараторил приемник тоном этакого всезнайки, тертого парня, свойственным радиодикторам пятидесятых. – Кое-кто из вас, надо думать, слыхал, будто человека даже под гипнозом нипочем не заставишь сделать то, чего он делать не хочет. Но это, сами видите, вовсе не так: всякому ясно, что Тони Си наверняка совсем не хотелось отбивать последнюю подачу[28], а вот поди ж ты! Нет, нет, гипноз позволяет принудить человека к любой мерзости, к любой жути, только подход нужен правильный. Позвольте объяснить вам, о чем я, на примере нашего друга Джонни Желтопузика. Джонни, пальцы твоей правой руки – ядовитые змеи. Берегись, как бы не укусили!

      Вьетконговец в ужасе отпрянул назад, вжался спиной в спинку кресла, раздул ноздри, сузил глаза, решительно, яростно стиснул зубы. Джуд, скрипнув подошвой об пол, повернулся к нему, чтоб закричать: «Стой! Остановись!» – но, прежде чем он успел издать хоть звук, нож в руке пленного вьетнамца резко, с хрустом опустился вниз.

      Отсеченные пальцы попадали на пол, только то были уже не пальцы – змеиные головы в черной лоснящейся чешуе. Вьетконговец даже не вскрикнул. Миндально-смуглое его лицо расплылось в триумфальной улыбке, и с этой улыбкой он гордо вскинул над головой правую кисть, заливая плечо и подмышку ручьями хлещущей из обрубков крови.

      – Этот чудовищный акт членовредительства вы могли лицезреть благодаря любезности компании «Мокси»! Если вы еще не пробовали «Мокси»[29], самое время собраться с духом и выяснить, отчего Микки Мэнтл[30] говорит, будто их газировка – просто высший класс! Итак, игра, можно сказать, сделана, и…

      Джуд отвернулся и, спотыкаясь, бросился к двери. К горлу вновь подступила мерзкая горечь, на выдохе в нос шибануло тухлой вонью блевотины. Взгляд его мимоходом скользнул по окну. Качели за оконным стеклом по-прежнему покачивались вверх-вниз, но на доске никого уже не было. Собаки спали, растянувшись в траве на боку.

      Толкнув дверь, Джуд с грохотом одолел пару кривых дощатых ступеней и оказался на пыльном заднем дворе отцовской фермы. Отец, сидя на камне спиной к нему, правил на черном ремне опасную бритву. Скользя по коже, сталь лезвия шелестела, шептала в точности тем же голосом, что и мертвец, а может, наоборот, в шепоте мертвеца слышался шелест стали о кожу – этого Джуд наверняка сказать больше не мог. В траве у ног Мартина Ковзински стояла стальная лохань с водой, а на воде покачивалась черная шляпа-федора. Шляпа в лохани внушала такой ужас, что при виде нее Джуд с трудом сдержал крик.