в окно. Поезд двигался сквозь предместья Берлина, так хорошо знакомые… Только что, в клубах паровозного дыма промелькнул дом, где он когда-то жил со своей Мицей.
– Он хочет курицу, – сказал Генрих, почему-то по-русски.
– Значит, я обязан ему доставить эту ебанную курицу, – тоже по-русски ответил Сальвадоре.
Гитлер не подал виду, что понимает русский язык. Это был первый прокол в кем-то хорошо продуманной операции. Он с грустью посмотрел в окно.
– Принеси ему, мать-перемать, горячую курицу из ресторана!
– Если бы ты знал, как я ненавижу курятину!
– Но ведь ты любишь товарища Лучо?
– Еще как! Если бы мне было позволено, я бы засунул свой трепетный язык ему в анус. Только все дело в том, что я забыл, как будет курица по-немецки. И поэтому в ресторан пойдешь ты.
– Окей! Пусть этот парень пока просрется, – сказал Генрих, выходя из купе.
– Стойте! – закричал Гитлер. – Я не хочу оставаться наедине с этим педриллой.
– Полноте, друг мой! Сальвадоре сегодня на службе. Впрочем, если вы так боитесь венерических болезней, то я настоятельно рекомендую всегда носить в жилетном кармане презерватив.
– Бог смотрит, что мне не очень хорошо наблюдать, как вы будете делать свое sierra cerrato, – сказал Сальвадоре, устроившись в позе стража в дверном проеме купейного туалета.
– Видит Бог… – машинально поправил его Гитлер.
Он нашел свой утренний окурок в кармане пижамы и с изумлением уставился на него. Сегодняшнее утро казалось ему невообразимо далеким, впрочем – как и вся жизнь…
На полочке для туалетной бумаги Гитлер увидел какую-то изорванную книжицу, пробежал несколько строк и сразу узнал этот нервный, витиеватый, частым дыханьем прерванный стиль. Это была именно она – Mi Lucha, в прекрасном переводе на немецкий, сделанном, как и все прочие переводы, в академических недрах Третьей Империи, где самозабвенно трудились лучшие умы человечества, добровольно перешедшие на ее сторону… Гитлер ясно представил себе, как их выдрали из обустроенной реальности – ученых и философов, писателей и актеров, художников и музыкантов – притравили сонным черемуховым зельем и повезли сквозь вокзальные терминалы, сквозь шумные портовые толпы… Вот встречаются в зале ожидания две дипломатические гориллы с чемоданами в руках, у одного в чемодане Марлен Дитрих, у другого – Максим Горький… Деньги, заложники, пытки…
Так можно заставить подписать любые бумаги, оклеветать самого себя, от кого угодно отречься… Можно заставить служить хоть самому Дьяволу, но разве может насилие стать источником вдохновения художника?
Тогда я еще и представить себе не мог, каким безнадежным и гнилым, застарелым и жалким сифилисом болеет эта старая шлюха…
– Что, какая еще шлюха? – пробормотал Гитлер, вчитываясь, и вскоре понял, что товарищ Лучо имел в виду Европу.
Гитлер вырвал несколько страниц и размял. Дом, промелькнувший в золоте и дыме, теперь крепко остановился перед