пребывания Адама в Чили пришлось закрыть. Матч был напряженным и жестким. Футболисты Тринити играли грубо, не гнушались запрещенных захватов и подсечек. Но ребята из Боудина все равно были сильнее, а когда какой-то дефенсив лайнсмен[43] кулаком дал Бобу под дых, это заметил судья и закрыл глаза на то, что Боб в ответ лягнул его по ноге бутсой. Бобу даже удалось сделать тачдаун на тридцать ярдов после того, как после фамбла он овладел мячом и бросился к энд-зоне. Мы все вскочили на ноги и кричали, когда Боб провел этот фантастический прием, дав возможность Боудину одержать победу со счетом 21:17.
Когда после финального свистка мы шли к игрокам, Адам подтолкнул меня в бок:
– Твой парень – молодец! Бесподобно играл. Надо же, ну кто бы подумал, что моя сестренка-отличница западет на футболиста? У тебя очень счастливый вид.
Я и чувствовала себя счастливой, хотя страх не проходил – страх потерять свободу, связав себя узами. На День благодарения я согласилась поехать на встречу с родителями Боба. Его мать, Ирен, только что вышла из психиатрического отделения Объединенной бостонской больницы, где проходила курс шоковой терапии. Она оказалась хрупкой, сдержанной женщиной в домашнем платье и фартуке. Думаю, шоковая терапия повлияла на нее – Ирен выглядела отрешенной, казалось, она не очень хорошо понимает, что происходит вокруг. Я невольно подумала о своей маме и о том, что, несмотря на все ее безумие, я бы ни за что не согласилась подвергать ее такому чудовищному лечению. Лучше мать-истеричка, чем такая… психически стерилизованная.
– Ты играешь с Бобби в одной команде? – спросила меня Ирен.
– Пока еще нет.
Мой ответ вызвал смех его отца, Шона. Было заметно, что поначалу он отнесся ко мне с настороженностью. В его глазах я была чересчур богемной, слишком независимой, да и одета совсем не женственно. Что же касается Шона, то первое мое впечатление было таким: крупный, внушительный, с явно выраженным южнобостонским акцентом. Золотой крест на шее, солидный пивной живот и грубость, которая противоречила его нежной привязанности к сыну. Вскоре я поняла, что Шон не был типичным ирландским болтуном-пустозвоном. Добрый и порядочный, он искренне гордился Бобом, был в курсе его дел и оказался вовсе не таким ограниченным, как я решила поначалу. Убедившись, что я без всякого жеманства, не морщась, пью «Джемесон», а в ответ на его консервативные выпады не прикидываюсь возмущенной и оскорбленной, он стал склоняться к выводу, что со мной все не так плохо.
Подвозя нас к Южному вокзалу на поезд до Коннектикута, он повернулся к своему сыну:
– Можешь забыть все, что я тебе говорил раньше насчет того, что ты хочешь съезжаться с дамой.
– Я бы не стал называть Элис дамой.
– Ну, на бабу она не тянет.
Я чуть не подавилась сигаретным дымом, когда Шон это сказал, и так и ехала дальше, хохоча и потягивая «Гиннесс» из бутылки, которую он сунул мне перед выходом из дома. Шон свою высосал, когда водил меня по улицам Бостона, пустым наутро после Дня благодарения. Было одиннадцать утра, а мы пили. Мне казалось, что это невероятно круто.
В поезде я повернулась