поставить меня в такую ситуацию, когда я сама захочу подать на развод. Просто спихиваешь на меня решение вопроса. Как всегда это делал. Для этого ты придумал паштет? Умно. И подло! Я, в итоге, остаюсь злобной стервой, а ты – белым и пушистым кроликом, жертвой истерички, которая что-то там напридумывала себе? Так? Или… ты все же мечтаешь воплотить идею о двоеженстве? Типа, ты любишь ее, она любит тебя, я зарабатываю на всех нас. Тут же еще наши дети. И ты сидишь во всей этой куче любви, как какой-нибудь долбаный падишах? Это твоя мечта?.. Ты, дорогой, либо слишком умный, либо полный дебил… Но в обоих ситуациях я проигрываю. Да, шах и мат, сучка. Шах и мат. Каким-то сраным паштетом… Ну уж нет. Посмотрим, кто кого».
Марина с энтузиазмом раздела мужа. Глеб, чуть располневший, но еще вполне привлекательный физически (не зря ходил в зал и стриг бороду в барбер-шопе) разметавшись, спал младенческим крепким сном и мечтательно улыбался. У него стоял. Марина усмехнулась, сфотографировала на телефон. Подумала, отхлебнула вина и притащила свою косметику. Нанесла мужу на лицо тон, хайлайтеры, румяна, тени, нарисовала стрелки, брови, ресницы и алый рот – все в лучших традициях Верки Сердючки. Когда макияж был готов, Марина притащила из коридора неоновую гирлянду, я висевшую с Нового года, обмотала ею мужа и включила в сеть. На кровати мигало и переливалось спящее, возбужденное и очаровательное существо, похожее одновременно на клоуна из шоу Славы Полунина, Джокера и леди Ди из шоу трансвеститов, которое Глеб, ради прикола, показывал ей недавно в сети.
Насмеявшись, Марина и не заметила, как допила вино. Но она по-прежнему ничего не знала. Очевидно было одно: он ей изменял. Но хотел ли он развода?
– Ну почему ты, сука, такой кобель! – всхлипнула Марина. Ей вдруг захотелось принести нож, которым она пыталась вскрыть Ферби, и воткнуть мужу в грудь. Или положить подушку на лицо и придавить. Или перетянуть гирлянду на шее и затягивать, затягивать, пока он не задохнется.
Глеб будто почувствовал: резко и шумно вздохнул, захрипел, схватился за грудь и скорчился в позе эмбриона.
– Эй, ты чего, – испугалась Марина.
Он замер и лежал, будто бы не дыша.
– Эй! – ей показалось, что он умер.
«Вот дура! – думала она, – „Виагра“ и снотворное – это же нагрузка на сердце! А он не мальчик». Что, если она убила его?
Марина отступила на шаг, еще один, споткнулась о кресло. От страха заболело в груди. Будто его сердечная боль как-то передалась Марине. Боже мой! Что же она наделала! Убила отца своих детей!
– Глеб! Глебушка?! Проснись, – тормошила она его.
Он безвольно лежал, бледный, холодный. Тело его казалось дряблым, будто обмякли разом все мышцы. Но он дышал. Под веками двигались зрачки.
– Живой! Живой! – зашептала Марина. – Глебушка, хороший мой. Что же я наделала!
Она принесла мокрое полотенце, тоник для снятия макияжа, ватные диски. Отерев его всего полотенцем, укрыла одеялом, смыла