двух минут, и она сразу заметила, что сетка с жасмина слетела, а сирень давно никто не поливал. К тому же мистер Смитон совсем недавно посадил здесь маленькие саженцы глицинии, и те теперь тянулись быстро-быстро к свету и воздуху, и Мадаленне очень бы не хотелось, чтобы их кто-то сломал.
Она уселась прямо на землю подложив под платье небольшую стопку газет – на траве сидеть было уже прохладно и принялась украшать сетку небольшими цветками гипсофила – в белой ткани они смотрелись почти незаметно, и все же добавляли особый шарм. Из другого конца оранжереи доносились голоса нескольких помощников мистера Смитона и голос мистера Гилберта. У него был интересный голос – не высокий и не низкий, как будто бы немного севший, но при этом достаточно глубокий; таким голосом в детских сказках обязательно бы говорил какой-нибудь волшебник.
Голос все постепенно приближался и приближался, и когда мистер Гилберт зашел в теплицу, Мадаленна уже огораживала ростки, чтобы их никто не помял. Она не взглянула на него, только кивнула головой и продолжила ставить небольшие палочки вокруг.
– Простите, мисс Стоунбрук, я не хотел вам мешать.
– Вы не помешали. – сурово ответила Мадаленна, и создалось ощущение, что мистер Гилберт как раз и помешал, и от этого она сильнее наклонилась к цветам. Однако Эйдин, казалось, совсем не обиделся и прошел в теплицу.
– Я видел, что вы все-таки заставили мистера Смитона отдохнуть, спасибо.
– Не за что. Я волнуюсь за мистера Смитона, – вдруг искренне вырвалось у нее. – Ему нужен покой и отдых.
– Нужен-то нужен, однако он на удивление бодр. Не поймите меня неправильно, я только рад этому, но временами мне хочется, чтобы он… – мистер Гилберт остановился у двери и устало потер переносицу.
– Меньше заботился о цветах и больше о себе?
– Да!
– Пустые надежды, – усмехнулась Мадаленна. – Мистер Смитон никого не любит так, как свои цветы.
– Вас он любит, – внезапно сказал мистер Гилберт, и на лицо Мадаленны упала тень. – К вам он относится как к своей внучке.
– Мой дедушка был его хорошим другом. Когда мистер Эдмунд Стоунбрук умер, то мистер Смитон пообещал, что не оставит меня.
– Мне очень жаль.
– Мне тоже.
Больше всего Мадаленне не хотелось слышать пустых слов сожалений: «Уверен, ваш дедушка был отличным человеком» – от них ей всегда становилось тошно и душно и хотелось сбежать куда подальше. Ни один из тех, кто ей это говорил, не знал, каким милым, добрым и заботливым был ее дедушка, и Мадаленне было плевать на то, что таких слов требовали светские приличия – ей хотелось вдохнуть воздуха, а ей подсовывали кислородную подушку. Она с такой горячностью воткнула палочку в землю, что та сломалась, и росток накренился.
Но мистер Гилберт ничего такого не говорил, он молча подал ей новую палочку и даже хотел отдать свой чистый носовой платок, чтобы она подвязала бедный цветок, но Мадаленна мотнула головой. Странно, это было очень странно, но того ужасного раздражения, которое находило