на каких горах из золота он возвёл своё величие. Мы с тобой не слепцы и сами видим всё это, но богатство Вавилона прошло мимо нас. Ты проработал уже половину жизни, трудился честно и усердно. Но твой кошелёк пуст, и ты спрашиваешь о паре медяков в долг. О паре медяков! А я, тоже никогда не чуравшийся работы, вынужден отказать тебе в этой просьбе, потому что нет у меня этих медяков. Что же это такое? Почему у нас нет столько золота и серебра, чтобы всегда хватало и на мясо, и на богатые ткани для наших жён? И на подаяния нищим.
Бансир отвернулся и посмотрел на расписную башню храма Ваала, которая упиралась в само небо, словно протягивая руку богам для вежливого приветствия.
– Наши сыновья идут тем же путём, друг мой. Они мечтают, чтобы их дети и дети их детей жили в достатке, при этом сами не мыслят дальше постной похлёбки и козьего сыра. И не будет богатства ни у них, ни у детей их детей.
– Мне странно слышать от тебя такие речи, друг Бансир, – опешил музыкант Кобби.
– Потому что я никогда раньше не думал о таком. Тоже жил от похлёбки до похлёбки. Но трудился честно до первых звёзд, мастерил такие колесницы, в которых не стыдно ездить ни вельможе, ни царю. И наивно полагал, что боги заметят мои старания и мне всё воздастся. Но жизнь уже близится к закату, скоро взойдут и мои первые звёзды – а что я? Боги оказались слепы к ремесленнику Бансиру и, наверное, уже не пошлют мне никакой награды. От этого я так мрачен и печален, друг Кобби.
Я БЫ ХОТЕЛ ЖИТЬ ТАК, КАК В ТОМ СНЕ, – ОЩУЩАТЬ ТЯЖЕСТЬ ЗОЛОТА В КОШЕЛЬКЕ, ВЛАДЕТЬ ЗЕМЛЯМИ И СКОТОМ, НЕ ОТКАЗЫВАТЬ СЕБЕ НИ В КАКИХ БЛАГАХ. И ЗНАЕШЬ, Я ГОТОВ СДЕЛАТЬ ДЛЯ ЭТОГО ВСЁ.
Готов работать хоть ночи напролёт, трудиться ещё усерднее. Но даст ли это хоть что-то? Я так делал всю жизнь, но боги не оценили моих стараний. И твоих тоже. Так что с нами не так? Почему у нас не выходит хоть немного коснуться величия Вавилона, самого богатого города из всех, что существуют?
– Эх, знал бы я, что тебе ответить, Бансир… – вздохнул Кобби. – Я живу той же жизнью, что и ты. Все деньги, что я зарабатываю игрой на лире, уходят сразу же. Я иду на всякие ухищрения, чтобы прокормить свою семью, – а это не всегда просто. Вот будь у меня лира, такая искусная, чтобы вытаскивала музыку прямо из моего сердца и протягивала звуки-ниточки к слушающим… Сам царь, должно быть, никогда не слышал ничего более прекрасного.
– Ты был бы достоин такой лиры. Никто не играет лучше тебя во всём Вавилоне, и, будь у тебя самый волшебный из всех инструментов, ты бы тотчас стал играть во дворце. Но ты не можешь купить себе такую лиру. Мы с тобой бедны, как распоследние рабы.
Со стороны дороги вдруг зазвучал колокольчик.
– А вот и они! – Бансир указал на тракт, по которому шагала вереница рабов, скованных цепями по пять человек в ряд. Потные и грязные, они несли бурдюки с водой для висячих садов, низко пригибаясь к земле от непосильной ноши.
– Посмотри-ка на их надсмотрщика, – Кобби показал пальцем на человека, легко