идет, подчиняется. Отца дома не было, он дежурил, потому вся квартира оказалась в моем распоряжении. Мари присела на край кровати и смотрела на то, как я лезу в шкаф за футболкой для нее. Но мне не футболка была нужна, я рассчитанным движением уронил на пол наручники и прицепленный к ним кляп в виде красного шарика.
– Что это? – спросила Мари.
– Это? – я присел на корточки, поднял упавшее и сделал вид, что смутился: – Это… ну, так…
Она вдруг встала и протянула вперед руки, посмотрев мне в глаза таким взглядом, что меня продрало холодом.
– Маш… это не игрушки же…
– Так давай не будем играть, – и снова эта чуть прикушенная губа, этот взгляд, от которого у меня все сжималось внутри.
– Ты уверена?
– А ты как думаешь?
Я аккуратно застегнул браслеты на ее тонких запястьях, задрал ее руки вверх, прижал спиной к шкафу:
– Тебе страшно?
– А должно?
– Нет. Я же с тобой.
Я включил музыку – тогда «Энигма» только набирала обороты, у нас знали всего пару песен, но я через Олега достал несколько альбомов. Комната наполнилась тяжелым дыханием певицы и странными звуками аккомпанемента. Мари закрыла глаза, так и стоя с задранными вверх скованными руками у дверки шкафа.
Я приблизился, начал расстегивать пуговицы на ее рубашке, заправленной в джинсы. Надо было, конечно, сперва с этим разобраться, потом уж наручники цеплять, но я тоже не имел большого опыта в таких делах. Пришлось расстегнуть браслеты, снять рубашку и лифчик и снова сковать ее руки. Мари вообще не сопротивлялась, это было для меня удивительно. Я списывал, конечно, на алкоголь…
Кстати, Олег так никогда и не узнал, что в момент нашего первого, так сказать, «экшена» Мари была нетрезвой, он категорически всегда упирал на то, что нельзя делать этого по пьяной лавке – ни Верхнему, ни нижней.
Я же тогда смотрел на обнаженную Мари и боялся дышать, чтобы не спугнуть. Снял футболку, остался в джинсах, и вдруг взгляд мой упал на высунувшийся из шкафа рукав белой рубашки. Я выдернул ее, надел, закатал до локтей рукава – и почувствовал, что так и должно быть. Так должно быть всегда – белая рубаха и плеть в руке.
В тот раз ничего с ударными не было – я побоялся, что это будет уж слишком, а потому мы ограничились кляпом, наручниками и каким-то адским совершенно сексом. Я словно не любил ее, а наказывал, и Мари, к моему удивлению, восприняла это на ура. До этого у нас никогда такого не было…
Утром она, сев на кровати и поджав под себя ногу, рассматривала изодранный ее зубами кляп и удивлялась:
– Надо же… не помню ничего…
Я рассмеялся и убрал с ее лица прядь волос:
– Ты была восхитительна, Машуля.
– Я не спрошу, где ты это взял, – сказала она, откидывая кляп на подушку. – Но пообещай… – она вдруг легла на меня сверху, взяла в ладони мое лицо и прошептала: – Пообещай, что мы это непременно повторим так, чтобы я запомнила.
Мне кажется, никогда