что либо увижу проходящий корабль, либо меня выбросит на берег какой-нибудь пригодной для жизни земли. Но ни корабля, ни земли не появлялось, и я стал отчаиваться в своем одиночестве во вздымающихся просторах сплошной синевы.
Перемена случилась, пока я спал. Ее подробности мне никогда не узнать, ибо сон мой, пусть беспокойный и начиненный сновидениями, вышел затяжным. Когда я наконец проснулся, то обнаружил, что меня наполовину засосало в склизкую гладь адовой черной грязи, раскинувшейся, сколько хватало глаз, кругом однообразными складками, в коей моя лодка неподалеку села на мель.
Хотя вполне можно представить, что первым моим ощущением стало изумление от столь поразительного и неожиданного преображения обстановки, на самом деле я пришел скорее в ужас, нежели удивился, ибо в воздухе и в гниющей почве ощущалось нечто зловещее, отчего я похолодел аж до мозга костей. Местность пропиталась вонью разлагающейся рыбы и менее поддающихся описанию тварей, которые, видел я, торчали из мерзкой почвы нескончаемой равнины. Полагаю, мне не следует и надеяться передать простыми словами то невыразимое безобразие, какое способно обитать в полной тиши и в пустынном безбрежии. Вокруг не слышалось ничего, и ничего не было видно, не считая широкого раздолья черного ила; и все же само совершенство тишины и однородность пейзажа удручали меня, повергая в тошнотворный страх.
Солнце палило средь небес, казавшихся мне почти кромешными в своей безоблачной жестокости, словно отражая чернильное болото у меня под ногами. Когда я забрался в свою севшую на мель лодку, то понял, что объяснить мое положение возможно лишь единственной теорией. В результате некоего беспримерного вулканического потрясения, должно быть, участок океанского дна вынесло на поверхность, обнажив области, которые были сокрыты в непостижимых водных глубинах на протяжении бесчисленных миллионов лет. Протяженность новой суши, воздевшейся подо мной, была так велика, что я, как ни напрягал слух, не мог уловить ни малейшего шума океана. Как не видел и морских птиц, которые терзали бы мертвых тварей.
Несколько часов, пребывая в тяжелых размышлениях, я сидел в лодке, что лежала на боку, давая слабую тень от солнца, пересекающего небо. С течением дня земля становилась менее вязкой и, казалось, за короткий промежуток времени могла высохнуть достаточно, чтобы пройти по ней. В ту ночь я поспал лишь едва, а на следующий день собрал себе узелок с едой и водой, чтобы отправиться в сухопутное странствие в поисках исчезнувшего моря и возможного спасения.
На третье утро я обнаружил, что почва высохла вполне и идти по ней стало несложно. Рыбная вонь сводила с ума, но я был слишком озабочен вещами более серьезными, чтобы замечать такого рода неудобства, и смело выдвинулся к неведомой цели. Весь день я неуклонно следовал на запад, где мне служило указателем отдаленное взгорье, которое вздымалось превыше всего в этой бугристой пустыне. Той ночью я устроил лагерь, а на следующий день продолжил путь к этому взгорью, пусть оно едва ли казалось ближе, нежели когда я увидел