И раз уж у самых границ Итона случилась беда, он желал знать ее источник и куда более, нежели аббат, склонялся к тому, чтобы приписать несчастья, хоть и непонятно как произошедшие, порочности и злому умыслу людей, поскольку и самому ему не раз приходилось держать незаслуженно строгий ответ в тех случаях, когда он был почти не виноват.
И если итонские овцы забрались в ясеневые посадки в Эйтоне не по воле Божьего Промысла, но вследствие того, что некто умышленно открыл им путь и направил их к месту желанного для них пиршества, то Ричард желал знать, кто именно это сделал и зачем. В конце концов, это были его собственные овцы!
Поэтому в часы собрания капитула мальчик внимательно приглядывался ко всем входящим и выходящим и был немало удивлен, когда два дня спустя после прихода Эйлмунда заметил у ворот монастыря юношу, уже виденного им однажды. Тот очень вежливо просил разрешения пройти в зал капитула и передать послание своего хозяина, отшельника Кутреда. Прибыл он рановато и должен был ждать, что и принял со смирением. Это было на руку Ричарду, поскольку прогуливать уроки он не мог, а вот когда собрание закончится и Ричард будет свободен, ему наверняка удастся подстеречь этого малого и удовлетворить свое любопытство.
Всякому святому отшельнику, давшему обет затворничества, надлежало неотлучно находиться в своем скиту и на своем огороде, используя данный ему дар предвидения на благо своих соседей. Такому отшельнику давали в услужение юношу, который исполнял его поручения и передавал людям его предостережения и слова порицания. Ясно было, что этот парень находился в услужении у Кутреда уже давно, ведь он прибыл в Итон вместе с ним, покуда тот искал подходящее место для своего уединенного жительства, уготованного ему Господом Богом. Юноша вошел в зал капитула как-то слишком уверенно и без тени смущения пред удивленными и взыскующими взорами братьев монахов.
Со своего обычного места у стены Кадфаэль с любопытством разглядывал посланца. Трудно было себе представить более неподходящего слугу для отшельника и известного в округе святого, который по давней кельтской традиции не заботился о своей канонизации. Однако в эту минуту Кадфаэль затруднился бы четко определить, чем именно он не подходил для этой службы. Парню было лет двадцать, одет он был в домотканую рубаху, коричневые чулки, все заношенное и не особенно чистое. В общем, ничего примечательного. Он был недурно сложен, черты лица имел резкие, как у Хью Берингара, но пальца на четыре превосходил его ростом. Юноша был строен, гибок и грациозен, словно молодой олень; движения его длинных рук и ног отличало то же изящество, что свойственно этому благородному животному. Даже в его деланном спокойствии таилась угроза мгновенного броска, точно у хищника, сидящего в засаде. Бег его, наверное, был быстр и бесшумен, а прыжок длинен и высок, как у зайца. Лицо юноши сохраняло несколько настороженное и зловещее выражение. Густые, цвета красного дерева вьющиеся волосы, овальное лицо, высокий лоб, длинный прямой нос с несколько