что она также любит меня, но видеться мы не можем, до сего времени это немыслимо, ибо муж её возмутительно ревнив. Я сделал бы для нее что угодно, лишь бы доставить ей радость, ибо жизнь моя с некоторых пор – ежеминутная мука. Любить друг друга и не иметь другой возможности признаться в этом иначе, как между двумя ритурнелями контрданса – ужасно…
Хронограф:
И Вы растрезвонили об этой любви на весь Петербург?
Дантес:
Как можно такое подумать обо мне? Ни в коем случае! Я чрезвычайно осмотрителен и долгое время был настолько благоразумен, что тайна эта принадлежала лишь нам с нею! Но, увы, ничего нельзя доверять бумаге: всегда есть риск того, что её могут увидеть чужие глаза.
Хронограф:
Месье Жорж, Ваш Геккерен никогда не состоял в браке и не имел детей. В 1833 году он познакомился с Вами, Жоржем Дантесом, сыном эльзасского помещика… В результате переписки с Вашим родным отцом и личной встречи с ним Геккерн добился согласия на Ваше усыновление. Согласие на усыновление от короля Голландии было получено 5 мая 1836 года. Вы приняли имя Жорж Шарль де Геккерн Дантес. Для чего нужно было ему усыновлять взрослого детину 24-х лет – бабника и отличного стрелка? Да ещё – при живом отце? Что за спектакль? Для чего Вы согласились – понятно: наследство. А ему-то это было зачем?
Дантес:
Когда он усыновил меня, я написал ему об этом так: «Мой драгоценный, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего… Я люблю тебя более, чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание. Никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных вещах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочитать всю глубину своего сердца, где нет, и никогда не будет, ничего тайного от тебя, даже того, что дурно…» Это любовь. Каждое живое существо на земле нуждается в любви и ласке.
Хронограф:
Он ревновал Вас к ней?
Дантес:
Ещё как!
Геккерн:
Жорж убедил меня совершенно в своей верности, когда адресовал вот эти строки. Прочти их ещё раз, мне всегда нравился пафос твоего чтения. Я сберег это письмо, возьми его.
Дантес:
Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее – время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну, а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто…
Геккерн:
Ах! Иди ко мне, мой мальчик! Моё сокровище!
Обнимаются и целуют друг друга.
Пушкин:
Да, полно! Полно! Угомонитесь, господа, вы здесь не одни! И это вам не Европа! Слава богу. Господин Хронограф! Сделайте что-нибудь. Прекратите это безобразие. Задайте мне какой-нибудь вопрос, что ли. Только, ради бога, не про любовь.
Хронограф (звонит в колокольчик):
Господа, уймитесь! Ваше время прошло! Александр