каждую чёрточку лица Дмитрия Константиновича, словно хотела потом нарисовать по памяти его портрет.
– Давно Вы увлеклись теософией? – тонкая бровь преподавательницы изогнулась в дугу, выразив недоверие. Орловский вздохнул, его голос прозвучал теплом домашнего пледа, в который хочется завернуться холодным зимнем вечером:
– Лизонька… я хоть и прожил не мало, уж пятьдесят лет…
– Сорок девять. И совсем это не много, считайте, что в наше время пятьдесят – новые тридцать, – перебила профессора Лиза. «Тоже мне, старик», – мысль пронзила уколом недовольства её разум. Он хоть и выглядел старше своих лет, глаза его сияли яркой зеленью, а порой и вовсе в них загорался огонёк мальчишеского озорства. Орловский неопределённо кашлянул, его бледные впалые щёки слегка порозовели.
– Мы с Вами не о моих прожитых годах речь вели, – заметил Дмитрий Константинович и сделал вдох, чтобы начать долгое обсуждение его мотивов окунуться, как он сам говаривал, в мир «божественной философии».
– Как раз о них и толковали. Простите, что вновь прерываю Ваши рассуждения, хоть и сама спросила, но Вас приглашали на вечеринку, организованную студенческим советом? – Лиза неосознанно слегка подалась вперёд. Орловский кивнул:
– На бал двоечников и прогульщиков? Разумеется, они каждый год зовут преподавателей на подобное мероприятие, в надежде на их приподнятое настроение. А там под бокал игристого, которое ни в коем случае нельзя употреблять в нашем священном вузе, они подсунут повеселевшему преподавателю зачётку… – Дмитрий Константинович хмыкнул, – помнится, как-то раз староста роман закрутила с одним математиком, а позже, подумав головой, решила переключиться на ровесников. Тот возьми и рассердись: влепил отличнице неуд, мол пусть побегает за ним. На балу она ему ведомость подсунуть умудрилась, поклявшись, что вернётся к нему. И вот на следующий день горе-Ромео вызывает к себе декан. Отличница пакость не простила и написала весьма подробную жалобу. – Орловский внимательно посмотрел на замеревшую Лизу. Снисходительно улыбнувшись, он продолжил:
– После увольнения математика, должность стала проклятой. Никто из новоприбывших не задерживался на ней больше полугода. А потом студенты стали недовольны частой сменой преподавателей, незачёты у них, видите ли, только по этой причине. Плохому танцору ноги мешают, – покачал головой профессор. Лиза удручённо молчала. Её розовые мечты таяли утренним туманом, оставляя ей горькое чувство поражения. Идея пригласить Орловского на вечеринку, побеседовать с ним о немецкой философии, с жаром обсудив современные течения, а после «бала» попросить проводить её до дома, казалась простой и выполнимой. Но явное осуждение профессором подобных отношений вернуло Лизу с небес на землю. На сухую, безжизненную землю, где от тоски ей хотелось выть волком. Они с Дмитрием Константиновичем могли иногда позволить себе выпить вместе чаю на кафедре, но вне стен университета профессор общение не поддерживал.
– Мне Балашов поведал сегодня