уже все.
3
Всей семьей мы сидели за столом.
– Игорь, ешь сухари, – сказала мама.
Я окунул сухарь в тарелку с бульоном и, поболтав его, стал медленно вынимать, так чтобы отваливались разбухшие куски.
– А ты почему не ешь? – обратился отец к маме.
– Что-то нет аппетита, – ответила она, выходя из задумчивости. Ее губы скривились и вытянулись.
– А когда он у тебя был, аппетит-то? – промолвил папа и потянулся рукой к мисочке, в которой лежали вареные кроличьи лапки. Папино лицо стало еще добрее, из глаз посыпались лучики. Вообще таким уверенным в себе и счастливым отец бывал лишь за столом, нигде больше.
– А где гарнир?
Звякнула кастрюльная крышка, и над столом совершила несколько перелетов в обе стороны большая ложка с гречневой кашей. Затем появились дольки помидоров, стрелки зеленого лука.
– Ты обедаешь, как барон, – поддела его мама. – Разве голодранцы так обедают?
Не обращая внимания, папа сервировал стол возле себя: овощи – с одной стороны, гречневую кашу с кроликом – с другой, кружку с огуречным рассолом – с третьей.
– Обед главного инженера, – изрек он, полюбовавшись стоящими перед ним яствами.
– А ты и есть – главный инженер, – подтвердила бабушка.
– Хоть в одном мне повезло: теща – золотая.
Все-таки здорово, что папа – главный инженер. И зря мама называет его голодранцем. На заводе папа наверняка очень важный, ходит, сдвинув свои кустистые брови.
Вечером, придя с работы, он умывается и садится на свою табуретку в торце стола. На этой табуретке я могу сидеть в любое время, но только не тогда, когда папа собирается есть. Табуретка тогда превращается в его трон. Мама сидит напротив, но это место за нею как бы не закреплено – иногда она может умоститься посередке, иногда и на углу, а если нет аппетита, вообще не приходит к столу. Мое же место всегда посередине. Как на казни.
Папа тем временем доел гречневую кашу, так изысканно названную «гарниром». Я обожал это слово «гарнир», наверное, так же, как папа – гречневую кашу. В бедной нашей жизни оно было вестником из другого мира – мира красивых слов: гарсон, гардины, гармония…
Груда грязных тарелок в умывальнике росла, а у меня с бульоном не клеилось: сколько ни скреб по тарелке, сколько ни гонял от берега к берегу лепесток вареной луковицы, бульона не убывало.
– А ну доедай, – сказала мама.
Я тяжело вздохнул – разве в меня может столько вместиться? И почему папа ест, сколько хочет, а я обязан съесть, сколько приказывают?
– Не могу больше, устал.
– А ну не выдумывай, доедай, – строго повторила мама. – Посмотри, какой ты худой.
– Сядь, как следует, – велел отец.
Пришлось еще и опустить ноги с табуретки.
– Пора его в школу вести, уже июль заканчивается, – сказал папа.
Дело