пасти сверкали клыки, словно тот до конца исполнял долг защитника. Потом Семеныча заинтересовал след в кровавой луже: с широким носком, какие не встречаются у современной обуви. «Аборигены отметились?» – мысль опалила.
Идти в избу отчаянно не хотелось, но выяснить, что произошло, его долг! Несколько мгновений собирался с духом. Осторожно ступая, обошел по широкой дуге кровавую лужу с трупом щенка и подошел к двери. Заглянул в полутьму. Белел раскрытый шкаф с пустыми полками; валялась перевернутая самодельная табуретка, на полу горка снежно-белого порошка и густой запах скотобойни, словно некто неведомый занимался разделкой туш. Семеныч сморщился.
– Есть кто? – спросил негромко. Нет ответа, злобные вороньи крики с неба, – Эй, хозяйка, это я – участковый уполномоченный капитан Пахомов! – хрипло крикнул в полутьму. Гробовая тишина в ответ.
Постоял, оглядываясь по сторонам. Сейчас он вновь мальчишка, бегущий осенним утром на уроки. Безлюдная улочка темна, где-то в густой, угольной тени прячутся злобные монстры и кто-то на мягких лапах крадется следом…
Пробормотав матерно под нос, зашел в зловещую полутьму избы. Запах скотобойни усилился. Дальше, вглубь, вела цепочка смазанных кровавых следов. Амбре стояло такое, что слезы невольно выступили на глазах.
Под аккомпанемент скрипучих досок осторожно переступил порог кухни.
И остолбенел. То, что лежало на полу: пестрое, мокрое и красное было столь неестественным, что не сразу понял, что это.
У противоположной стены, на скомканном, измазанном алым самотканом половичке, лежала в позе эмбриона баба Маша. Скрюченные в судороге высохшие старушечьи пальцы вцепились в материю, будто сгребая его. Застиранный халатик бесстыдно распахнут; страшная, рваная рана над выцветшими панталонами, вскрыла живот, из него, отливая нежно-розовым и голубым, вылез спутанный и склизкий клубок змей; жирные навозные мухи, жужжа, вились над ним. Разум отказывался понять, что это. Спустя миг осознал, что на полу человеческие кишки. Мертвые глаза с алебастрового, словно у статуи, лица пристально смотрели в живого, будто спрашивая: ну что же ты милок, не уберег меня?
Семеныч похолодел, попятился, запнулся о порог, дико вскрикнув, падая на пол и не отводя дикого взгляда от ужасной картины. «Вот откуда запах…» Спазм сжал горло словно волосяным арканом, не пропуская ни звука.
Выскочил во двор. Завтрак стремительно поднялся к горлу, несколько секунд, тяжело дыша, пытался совладать с рвотным инстинктом, пока позывы не прекратились. Ему не раз приходилось видеть погибших, в том числе от огнестрельного оружия, но такое зверство видел впервые…
– Пей чайку, милок, пей. В город за ним ездила, лучший купила. Со слоником, индийский!» – в памяти всплыл надтреснутый голос говорливой старушки. Пухлое, круглое и немного курносое лицо ее было больного, темно-желтого цвета, но бодрое и даже насмешливое, взгляд выцветших глаз живой, не старый.
Стояла осень. Раннее, тихое утро. Сад, уже подсохший, весь золотой. Они с бабой Машей чаевничали за столом во дворе.
Старушка