в русской балладе „Светлана“» [343, 3]. Е. Л. Марков в автобиографическом цикле «Барчуки» (1875) дает идиллическое изображение усадебных святок 1830‐х годов. В этом мире чтение баллад Жуковского было обязательным, из года в год повторяющимся, праздничным ритуалом: «Тетя читает нам, сквозь свои круглые серебряные очки, любимые баллады Жуковского» [189, 219]. Этот ритуал чтения, подобно ритуалу рассказывания «страшных» историй, добавлял к святочному веселью чувство страха: «Встревоженному воображению достаточно теперь ничтожного намека на что-нибудь страшное, чтобы переполниться страхом. От „Людмилы“ к „Светлане“, от „Светланы“ к „Громобою“ – один рассказ ужаснее другого» [189, 222].
Декламация «Светланы» превращалась иногда в единственное святочное «мероприятие», которым отмечался праздник. В этом отношении показательны воспоминания Д. В. Григоровича о времени его учебы в Инженерном училище (конец 1830‐х годов):
Раз в год, накануне Рождества, в рекреационную залу входил письмоводитель Игумнов в туго застегнутом мундире, с задумчивым, наклоненным лицом. Он становился на самой середине залы, выжидал, пока обступят его воспитанники и, не смотря в глаза присутствующим, начинал глухим монотонным голосом декламировать известное стихотворение Жуковского:
Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали… и т. д.
Покончив с декламацией, Игумнов отвешивал поклон и с тем же задумчивым видом выходил из залы [96, 40].
Не столь существенно, в какой мере соответствует действительности приведенный эпизод, – важно, что Григорович чтение на святках «Светланы» преподносит как действо, органичное для этого календарного периода.
К концу XIX века все больше появляется рекомендаций по устройству рождественских праздников для детей, которые всегда включают в себя «Светлану» или же, по крайней мере, отрывки из нее24.
Таким образом, превратившись в общее достояние, баллада Жуковского обрела особое назначение в святочном ритуале. Слушание или чтение ее становилось потребностью святочного времени. «Я стараюсь забыться за „Светланой“ Жуковского…» – замечает А. К. Воронский, изобразивший в мемуарном рассказе «Бурса» (1933) один из святочных вечеров своего детства [70, 157]. «Я, например, могу читать Жуковского ночью в Рождественский сочельник», – говорил Александр Блок [281, 185], а святочной ночью 1901 года именно «Светлана» вдохновила его на написание стихотворения «Ночь на Новый год»:
Лежат холодные туманы,
Горят багровые костры.
Душа морозная Светланы —
В мечтах таинственной игры.
<…>
Лежат холодные туманы,
Бледнея крáдется луна.
Душа задумчивой Светланы
Мечтой чудесной смущена… [38, 155]25.
«При мысли о Светлане»
Адаптация текста «Светланы» литературой, народной культурой и обиходом зимних праздников дореволюционной России действительно во многом была обусловлена ее святочной тематикой. Но не меньшую роль в этом процессе сыграла и увлеченность, которую читатели испытывали