несбывшихся мечт, затерявшихся в чёрных карманах,
да заросших травой в ожидании лучших веков.
Так случилось, любимая, что мы с тобой не герои.
И не нам в новый век под знамёнами гордо шагать.
Как писал там поэт? – Чем в столице, не лучше б у моря
на задворках империи жить да молиться богам?
И чертовски был прав ведь! А мы прозябаем в столице.
Поедаем солянку из лозунгов и новостей.
И питаем надежду, что, как перелётные птицы
упорхнём мы однажды отсюда без всяких затей.
И, как водится, покружим над родным закоулком,
крикнем «кря!» и крылом приласкаем своим горизонт.
Загнездимся в какой-нибудь Гаспре, где пенно и гулко,
разбиваясь о скалы Эвксинский волнуется понт.
Ладно, хватит мечтать. Заведи ка на завтра будильник.
Из несбывшихся мечт приготовим наваристый суп.
Всё, что хочешь – бери, не стесняйся, открой холодильник —
там на полке давно завалялся мой творческий труп.
Что добру пропадать? Закипит – соль и перец по вкусу…
Будем праздновать и ублажать ненасытных богов!
А стихи? Пусть лежат. Это свойственно, в общем, искусству,
среди праха лежать в ожидании лучших веков.
Ночепитие
Ты говоришь, что пью я слишком сладкий чай.
И что на сахаре одном мы разоримся.
Что я, мол, слишком долго что-то по ночам
строчу, чифирю…
Не хватает цифр римских
на циферблате для моих бессонных строф…
Мне не хватает слов, стремительных и цепких,
чтоб ухватиться мыслью за ночной покров,
за эту сумрачную жизнь….
Ты спишь, мой скептик…
Ты спишь, не видя всех глубин ночного дна,
как отражения вселенской этой бездны.
Вот нам с тобой – есть сроки, есть они у сна,
запасов сахара. Не вечности помпезной!
Ей что, до нас с тобою? – Так, ни дать, ни взять, —
она слывет средь нас помпезной недотрогой.
Не стоит нам с тобой на вечность уповать,
она глуха, как бог, слепа, как вера в бога.
Авгур
(Авгур – древнеримский гадатель по птицам).
Мне говорили, что дважды два – четыре.
Что скоро сгину я и буду трижды проклят.
Пугали байкой о потустороннем мире,
бросались фразами из Маркса и Софокла.
Меня травили сном и второсортным словом.
В моё сознание вживили мысль о смерти.
В своём же доме жил я вроде домового,
шурша по кухне в полудрёме предрассветной.
Я выходил из дома с птичьими правами
и семя зла клевал с общественной кормушки.
Сырую брешь в законе я топил дровами
и ночевал в ней без подушки и подружки,
и видел сны о социальном гуманизме,
о том, что боги вместе с нами пили водку,
и это