из них человек приспосабливается по-своему. Впусти в человека чужую проказу – крышка. С двумя проказами – чужой и своей – человек никогда не справится».
И вот из боязни, что к нему «прилепится» чужая проказа, Арлюк стал избегать общения с другими больными. В одно из посещений доктора Туркеева он сказал ему:
– Теперь я, доктор, чистый, разрешите мне занять комнату на здоровом дворе.
– На здоровом дворе? А разве тебе здесь плохо живется? Чего это тебе туда захотелось?
– Да так, доктор, боюсь заразиться. Прилепится второй раз – значит, аминь!
– Постой, батенька, что это ты говоришь? Заразиться? Чем заразиться? Прежде всего – ясность: почему ты так думаешь?
Очки доктора Туркеева поползли на лоб, и он заморгал глазами, стараясь понять мысль этого странного человека.
– Как чем, доктор, – изумился тот, – ясно, боль здесь одна – проказа.
– Постой, батенька, это как же? Да ведь ты ж сам еще такой… почти такой, – поправился он.
– Я знаю, но я ведь уже выздоровел и не хочу, чтобы прилепилась ко мне чужая хворь.
– Вон как, – пробормотал Туркеев, – странно. Но, батенька мой, у нас на здоровом дворе помещений нет, да если и были бы, я не мог бы этого сделать… Это – чушь, ты нелепость говоришь, голубчик. Вот когда кончится над тобой наблюдение, тогда мы и выпишем тебя совсем.
Этой странной философией Арлюка заинтересовался Протасов. Ему показалось: в ней есть некая доля правды. Если Арлюк настаивает на ней, то, по-видимому, так повелевает ему инстинкт самосохранения, а следовательно, для этого есть какие-то основания. Несмотря на то, что Арлюк уклонялся от встреч, Протасов все же продолжал интересоваться историей выздоровления Арлюка. Один раз он встретил его на больном дворе и еще издали закричал:
– Стой!
Арлюк остановился.
– Я дальше не сделаю к тебе ни шагу. Ты согласен говорить со мной вот так, на расстоянии десяти шагов?
– А что ты хочешь?
– Я хочу задать тебе несколько вопросов.
– Ладно, говори.
Протасов вынул книжку.
– Прежде чем ответить, ты хорошенько подумай, на ветер слов не бросай. Это дело серьезное.
– Я же тебе все рассказывал.
– Нет, еще не все.
– Что же еще?
– Ел ли ты какую-нибудь траву месяца за три до того, как начал выздоравливать, ну, например, дикий чеснок?
– Дикий чеснок… как будто бы ел.
Протасов торжественно отметил это в своей книжке.
– Когда купаешься, какую воду ты больше уважаешь, чуть теплую или почти горячую?
– Какую придется.
– Ну, а если тебе дадут ту или другую – какую ты выберешь?
– Все едино.
– Значит, тебе безразлично?
– Все едино.
Так они стояли на расстоянии десяти шагов друг от друга, перебрасывались отрывистыми фразами, которые казались нелепыми и смешными обитателям лепрозория. Но для Протасова все эти никому не нужные детали имели ничуть не