потайные знаки не приглашать его выпить встречают с недоумением. Наоборот. У кого-то есть. У кого-то пьют. Коля сидит в одном кабинете. Пересел в другой. Отправился в стекляшку. Я с ним – не бросать же мне его на полпути. Пьяного привожу в гостиницу.
Утром телефон не отвечает. Еду к нему. Не могу ли я дать ему денег на билет на самолёт? Хорошо, говорю, я достану денег. Поехали в газету.
Он улетел. И через неделю от него пришёл перевод. Долг вернул.
Но мне не даёт покоя видение странного изменившегося Колю. Словно его подменили.
Вдруг узнаю, что он опять в Москве. Точнее, в Московской области. Живёт у кого-то в Голицыне. Он не звонит. Куда звонить ему, я не знаю. В отделе корсети сказали, что он отметил новую командировку и сказал, что на день-два съездит в Голицыно к знакомым.
Прошла неделя. Коля не появляется.
И вдруг газету облетает новость: Коля Самохин повесился в лесу. Было опознание. В Москву вылетает жена.
Но и она ничего не прояснила. Что случилось с Колей? С этим весёлым, жизнерадостным, неунывающим человеком? Автором многих юмористических книг?
Коля покончил с собой 11 января 1989 года. Все вспоминали, как отмечал он в Москве своё пятидесятилетие (он родился 1 августа 1934 года). Каким весёлым и беспечным он тогда казался. Что же с ним произошло за эти пять лет?
12 января
Вадим Сергеевич Шефнер (родился 12 января 1914 года), кажется, владел одинаковым даром писать и прозу и поэзию. Причём и то, и другое писал хорошо.
Ну, разве не прелестен этот кусочек из автобиографической прозы. Время – конец Первой Мировой войны:
Помню, дома на подоконнике долго лежала железная стрела, короткая и тяжёлая, – её привёз кто-то с фронта; такие стрелы в самом начале войны немецкие авиаторы вручную сбрасывали со своих самолетов, бомб ещё не было. Тупым концом этой стрелы я колол косточки от компота. Позже, когда стало голодно, мать увезла меня в деревню к няне, в Тверскую губернию. Место было глухое; помню, зимой няня держала собаку в сенях, а меня и днём не выпускали на улицу одного: волки забегали в деревушку средь бела дня. Керосину не было, по вечерам жгли лучину – помню это не только «умственно», но и чисто зрительно. Лучину вставляли в каганец – довольно конструктивный прибор из кованого железа; огарки падали в корытце с водой. Теперь, в век атома, странно сознавать, что я видел это своими глазами, что это было именно в моей, а не чьей-то другой жизни. Так обыкновенный письменный стол, за которым пишу эти строки, превращается в машину времени. Жизнь фантастична и странна.
Читаю и думаю. А если я начну вспоминать моё детство, совпавшее с началом Отечественной. Так, наверное, и будут читать мои мемуары, как я читаю шефнеровские. Я ведь и не знал, что авиаторы бомбили объекты тяжёлыми металлическими стрелами!
Вадима Сергеевича я знал лично. Был убеждён, что он из интеллигентной семьи. Оказалось, что да, из дворянской. Но отец умер рано, и Шефнер сделался беспризорником.
У него