целей. В конце концов, когда государство закручивает гайки, оно это делает не с помощью цветочков и пушистых котят; оно это делает с помощью пушек, газа и снайперов. Проблема не в том, что насилие не работает; она в том, что насилие работает чересчур хорошо, а противник захватил рынок. Неважно, сколько огнестрела накопит отдельный человек, – по сравнению с государством мы все голы как младенцы.
Но если насилие играет на руку тиранам, ненасилие делает то же самое. Мне не кажется, что в этой стране у нас есть какая-то реальная возможность приблизить перемены, работая в рамках политического процесса, так как невозможно устроить политическую кампанию без корпоративного спонсорства. Нельзя победить на выборах не распространив свое послание; послание не распространить без поддержки богатых бенефакторов; потенциальные бенефакторы разбогатели в первую очередь за счет того, что статус-кво прекрасно на них работает, благодарим покорно, и они не станут поддерживать кандидата, который может вынудить их разгребать тот бардак, что они устроили.[15] Собственно, они сделают все возможное, чтобы подобные кандидаты точно никогда не пришли к власти. Черт, да посмотрите на Обаму в США: потенциально самый радикально передовой президент за несколько поколений, но по достижениям в сфере гражданских прав и прозрачности правительства его трудно отличить от Буша-младшего.
Бюрократические и политические организмы похожи на любые другие: они существуют в первую очередь для того, чтобы продлевать свое существование за счет других систем. Вам не убедить такой организм действовать в ущерб его непосредственным интересам. Поэтому, похоже, мы оказались в ситуации, когда работа на перемены в рамках системы тщетна, бунт против системы (даже ненасильственный) провоцирует еще большие репрессии со стороны государства, а протест разрешен лишь тогда, когда он неэффективен и когда (как в случае недавних саммитов) ни одна из мишеней недовольства не оказывается даже в поле зрения недовольных.
На самом деле это не новость, но мы, видимо, живем в мягкой диктатуре. Единственные решения, которые нам позволено принимать, – это те, у которых нет реальных последствий.
Но есть одна возможность, способная подарить некоторым повод для надежды, – шанс, что в глубине души, каким бы это ни казалось странным, они боятся нас больше, чем мы – их. Шанс, что по иронии судьбы именно этот страх заставил их провести встречу Двадцатки прямо у нас под носом, хотя в любом другом месте она создала бы куда меньше помех. Шанс, что создание помех для маленьких людей в каком-то смысле и было главной целью этого мероприятия.
Понимаете, им не просто нужно было показать нам, кто здесь начальник. Им нужно было убедить себя самих.
В кои-то веки это предположение не моего лихорадочного параноидального маленького мозга. Я позаимствовал его у парня по имени Джефф Доу (он же Edifice Rex)[16]. Его любопытный вывод насчет выбора места для саммита «Большой двадцатки» заключается в том, что – сознательно