бесполезно – выгонят с фабрики, и свисти в кулак».
После очередных выступлений рабочих фабрикой был построен «Народный дом». Такой простенький клуб, в нём были: библиотека, бильярд и буфет.
Но продержалось это недолго. Скоро фабричное руководство «наказало» рабочих. Доступ в «Народный дом» был для рабочих закрыт. Нарком пишет так:
«Много мы натерпелись хозяйского хамства и своеволия: не вовремя снял шапку, не так взглянул на начальство, осмелился высказать свое мнение».
В шестнадцатом году фабрика поднялась, бастовать вышли больше пяти тысяч человек. Терпеть невыносимые условия и копеечные зарплаты было невозможно. Опять же, цены во время Первой Мировой росли, обгоняя друг друга.
Фабрикант особо не переживал. Вызвал полицию для усмирения и спокойно ждал, когда голод пригонит рабочих обратно к станкам. Запасов, чтобы пересидеть забастовку ни у кого не было, жили от зарплаты до зарплаты.
Рабочие держались стойко. Тогда хозяин фабрики приказал лишить рабочих отсрочки от призыва и отправить всех бастующих на фронт. Многие рабочие были вынуждены уступить угрозам и прекратить забастовку.
На Прохоровской Трёхгорной мануфактуре было не лучше. После февральской рабочие больше не потерпели хамства и рукоприкладства от приказчиков. Холуёв хозяина Прохорова смыло как «грязь весенним дождём».
С Революцией старый хозяин боролся как мог. Фабриканты стремились остановить все заводы, чтобы рабочая власть захлебнулась без продукции.
В середине весны Прохоров приказал остановить все работы. Якобы, кончились запасы сырья на складах. Нужно пару месяцев «переждать». Видимо, капиталисты надеялись, что через пару месяцев власть вернётся в их руки.
Понятно, для рабочих это не только саботаж производства. Люди просто-напросто окажутся без зарплаты, выживай как хочешь.
Фабричный комитет из эсеров и меньшевиков немедленно с хозяином согласился. Вот такие были после февраля «защитнички» рабочего дела. Фабрику спасли большевики.
Рабочие-коммунисты собрали митинг и потребовали открыть склады для проверки. Созданная комиссия через пару дней отчиталась, что сырьё никуда не делось. Никакой нужды останавливать фабрику нет!
Скоро рабочие потребовали и ограничить рабочий день восемью часами. У Прохорова случилась натуральная истерика – работа на фабрике рухнет, где это видано! Остро напомнило другого капиталиста Прохорова, который, через сто лет, выдвигаясь в президенты, предлагал планку рабочего дня поднять часов хотя бы до двенадцати.
Несмотря на категорический запрет Прохорова, рабочие установили нормальный рабочий день явочным порядком. И ничего, работа продолжалась, объёмы выпуска даже выросли.
Зверев вспоминал, что страстно хотел учиться, получать специальность. Попасть даже в мануфактурно-техническое училище от самой фабрики было просто так нельзя. Это не институт, обычный техникум, но без разрешения директора мануфактуры никто учиться не возьмёт.
Зверев пошёл в фабричный