– не плохо, плохо, что она оказалась не обеспеченна некоей правдой, как деньги золотом. Была бы обеспечена, не расходилась бы сейчас по всем швам. Представь, всего за одно поколение: мы гордились, наши дети плюются.
– Мои не плюются.
– Это хорошо, но, во-первых, в стране не только твой… твои дети, есть и крючниковские…
– А во-вторых, – перебил Капитан, – сами-то крючниковы не дети! Мне кажется, он, как только родился, сразу начал хихикать.
– Над чем?
– Ну, не знаю… сиськи мамкины не понравились. Представляешь, собака – сосёт, заливается молоком и тут же хихикает: сиськи у тебя неправильные, жилки кривые, вот в Америке сиськи правильные, и жилки ровненькие, в полосочку, со звёздочками. Бог ошибся, родив его здесь, потому и уютно ему в чужих идеях. Да только ли ему…
– Мы будем истинно свободны от влияния чужеземных идей лишь с того дня, когда вполне уразумеем пройденный нами путь… – процитировал Николаич, с недавнего времени собиравший всяческие мудрости о пройденном нами пути.
– Пока уразумеем, они страну до смерти захихикают, сволочи.
Николаич откровенно любовался другом: большим бы мог стать лидером, когда б не сразу бил в морду… хотя, если б не бил, а всё время сдерживался, то стал бы другим человеком, человеком-нелидером… парадокс! Грустно рассмеялся.
– Я бы тоже посмеялся, если б плакать не хотелось.
– Тебе? Плакать? – в представлении Николаича его друг Шура Скурихин был парень железный, но сейчас услышал нотку… нет, не бессилия – растерянности.
«Или всё-таки бессилия, если опять дошло до кулаков?»
– Ладно бы ещё по молодости… – вздыхал Николаич, имея в виду случай, когда Шуру едва не отчислили с последнего курса за похожую историю, в Абакане, где он, будучи комиссаром факультетского стройотряда, тоже разбил сопатку начальнику краевого штаба. Обошлось, начальник штаба официального хода делу не дал, ибо блюститель стройотрядовского сухого закона сам был пьян, но биографию Шуре подкорректировали, и, похоже, не первый раз.
Поспешил подбодрить:
– Да пусть себе хихикает, что тебе-то?
– Нет, не пусть. Он же не просто хихикает, он ведь и живёт так, чтоб всё вокруг было хуже и хуже – хихиканья его должны же быть оправданы, у него чуть не припадок от каждого нашего успеха, он, крыса, у любого плюса вертикальную палочку отгрызёт, чтоб только минус остался… ты бы слышал, сколько в его «хи-хи» было ненависти – и к чему?!
– Может, это та ненависть, от которой и до любви – шаг?
– До могилы ему будет шаг! – Опять хрустнул кулаком.
– Не заводись, я серьёзно: уж если мы чем и особенные, так это тем, что можем с утра родину любить, а к вечеру ненавидеть.
– Не наговаривай… и не путай никогда родину и государство, – соточка принялась.
– Как это?
– Как мать и председателя профкома, Бога и генерального секретаря КПСС. Не этим мы особенные. Но то, что особенные, – это правда, и это здорово… только при чём здесь русские? Все особенные, и именно