внимание на том, что нас определяет в настоящий момент, на собственных основаниях.
То, что называется «философией», собственно, и есть мы, наш способ бытия (так мы смотрим на вещи, это считаем нужным, туда предпочитаем устремляться и т. д.). Уместно спросить: увидеть себя, это реально? Ведь то, чем я вижу, способность заметить, также принадлежит мне, моему способу бытия. «Смотрение» как программа уже вшита в меня вместе с заданными параметрами взгляда, в которые закодировано то, что я смогу увидеть. Значит, я всегда буду слеп по отношению к себе? Возможно.
Верно и другое. Несмотря на слепоту в отношении себя, у нас есть ограниченное желание понять, что и как есть мы. Предлагаемые шаги в стремлении удержать внимание на своем бытии – всего лишь попытка остаться в этом стремлении как в желании понять.
Желание понять себя, увидеть принципы, определяющие и организующие наш опыт, имеет отношение к «практической философии», под которой обычно понимается философия, используемая для нужд жизни. Остается выяснить, где и как применять философию? Этим, видимо, и занимается «практическая философия», определяя границы применимости философии и рассказывая о том, что каждый может взять себе от нее. Так кажется.
Аристотель, величайший из мыслителей, убежден, прежде всего достойна внимания мысль, превышающая человеческие возможности. К ней и нужно стремиться. Сила научных открытий состоит в их «полезности» и «применимости». Так ли обстоит дело с «первой философией», ее открытиями, для которой мысль не имеет отношения к человеку, выше его? К чему, кому и как она применима? Возможно ли использовать то, за что нельзя взяться – описать емкой формулой, создать более или менее связную, хорошо обоснованную «объяснительную модель»? Впрочем, возможно, это мы где-то ошиблись, посчитав верным допущение о том, что есть нечто, расположенное там, за пределами человека. Ничего такого там нет, на все положил свою руку человек, до всего он дотянулся. И Аристотель мог ошибаться, спросите у любого докторанта. Допустим, Аристотель неправ, и человек до всего дотянулся, не повод ли это, – я говорю о заблуждениях Аристотеля, если таковые есть, – задуматься о границах возможного для человека? «Первая философия» обхаживает границы возможного. В этой связи уместно спросить: кто и когда привил практической философии принцип утилитаризма? Не стоит ли посмотреть на задачи практической философии иначе, освободив ее от навязанной некогда обязанности во всем искать себе полезность и применимость?
Мысль, не важно, где она проявляет себя, в «теоретической» или в «практической» философии, не применима ни к себе, ни к другим людям. Из нее не извлечь выгоду, прямую или косвенную. Мысль используемая превращается в штамп, идеологему, руководство к действию, «красивую идею», ее можно запомнить и предъявить «по требованию». Нельзя сказать, это плохо. Просто другое. У философии иные задачи – оставлять пространство вопрошания открытым. Подготавливать