сеть идентификации, основанную на родственных связях и распространенную в обществах «полумодерна»[13]. Лишь немногие западные исследователи задаются вопросом о жизнеспособности клановой организации в Центральной Азии. «Западные ученые, – писал Рональд Суни, – вопиюще ошибались в описании кланов, основываясь на учете принадлежности к религии или этнических предпочтениях»[14]. В этой связи и определение, данное Эрнестом Геллнером, имеющим в качестве исходного положения родственные связи членов клановых сообществ, и недооценивающим их современное содержание, имеет ограниченный потенциал в описании сущности этого феномена.
В западной политологии была предпринята попытка описать причины актуализации клановой организации. Одни исследователи оценивали кланы с эссенциалистских позиций (или субстанциональных), наделяя их некоторым неизменным набором качеств и свойств, обеспечивающих этим группам жизнеспособность. Одним словом, эти политологи считают кланы носителями традиции, не исключаемой современностью, но, напротив, актуализирующейся в современной реальности.
По мысли других, клановая идентичность приобретает современное звучание, когда интересы этнических групп вступают в острый конфликт с государством. Еще одна часть исследователей полагает, что клановая организация является средством консолидации элит постсоветской Центральной Азии в условиях ослабления государственной власти[15].
В статье «Политическая роль кланов в Центральной Азии» Катлин Коллинз обосновала отличие сущности кланов от клиентализ-ма. «Кланы – это целые сети или сети отношений, горизонтальных и вертикальных, – пишет она, – которые объединяют идентичные связи, основанные на подвижном экономическом ресурсе покровительства»[16].
В результате эмпирического исследования К. Коллинз показала, что кланы не могут быть отнесены к элитным группам, так как в их состав входят люди с разным социальным статусом, но могут однозначно определяться как гомогенные этнические или конфессиональные группы[17].
Важным с точки зрения уяснения клановой организации стало замечание А. Мака о том, что групповая коллективная солидарность «включает в себя развивающееся взаимодействие между внешними вызовами и внутренними правилами группы, в которых каждая группа обновляет свои методы и реагирует на изменяющийся политический процесс»[18]. Этот же исследователь отмечает актуализацию традиционных социальных связей в современном политическом процессе[19].
По утверждению С. Тароу, «мобилизация ранее существовавших социальных связей снижает социальные транзакционные издержки при проведении протестных акций и удерживает участников вместе даже после того, как энтузиазм противостояния миновал свои пиковые значения»[20].
Большое значение для понимания взаимодействия центральной власти и кланов имеют положения авторов, вскрывающих механизм редистрибуции в