она набросила на плечи парня одеяло, – укутайся. Согрейся. Можно-можно, не дёргайся. Ты же сидишь на стуле, не проваливаешься? Это мои чары, сынок. Особые семейные заклятья. Очень древние. Моя семья издавна общается с ребятами вроде тебя. Мы знаем, что с вами делать. Кутайся, говорю. Грейся. Сейчас чашку принесу.
Матушка вернулась к двери – там же, в коридорчике у лестницы, прятались полки с чашками, блюдцами и вкусностями. Подсластить горе – это обязательно.
Призрачный парень согрелся и быстро подсох. С одежды перестала течь вода, волосы завились в кудри, плечи расслабились. Матушка Шанэ принесла чашки и тарелку с пирожными, разлила чай.
– Угощайся, сынок. И не говори про деньги. Не надо. Ешь, пей, успокаивайся. А после захочешь – расскажешь, не захочешь – промолчишь. О том, что тебя убили, я и сама знаю.
Посетитель поперхнулся черничной корзинкой и просипел:
– Откуда?..
– Молодец, – похвалила она добродушно и села напротив. – Обычно первые слова призраков – да иди ты, старуха!.. Или молчание и кружка с чайником вдребезги. Или метания со стенаниями и рёвом. А ты, смотрю, воспитанный. Чем зарабатывал?
– Поэт я, – пробормотал парень, опустив голову. – Был… кажется…
– И чем кого обидел? – матушка Шанэ внимательно смотрела на призрака. – Гадости, что ль, писал? Высмеивал в стихах? Или девицу чужую завлёк сладкими песнями? За что убили-то?
Он фыркнул в чашку, одним глотком выпил чай и скривился:
– Не знаю, мать. Не спрашивай…те. Не знаю.
– Можно на ты, можно, – хозяйка чайной улыбчиво кивнула. – А о чём же писал?
– О городе, – парень смущённо пожал плечами. – О наших колдовских реках. О природе. Мои стихи не очень ценились. Но иногда просили поздравления сочинить – тем и жил. Жил…
– Ну-ну, нос не вешай, – подбодрила матушка Шанэ. – Ну да, умер. Считай, отмучился. Разберёмся с убийцей – и уйдёшь в одну из наших рек, чтобы очиститься и вернуться в новую жизнь. Которая из рек тебе родная, а? Тягучая, Говорливая, Кипучая, Чёрная?..
– Лунная, – он опустил заблестевшие глаза. – У неё я и… – поправил одеяло, посмотрел на свои руки, набрался духу и твёрдо сказал: – Не было убийства, мать. Не спал я несколько ночей толком, вдохновение мучило. Я у Лунной сутки напролёт сиживал. Люблю, знаешь, тот мост со спуском на середину реки. Люблю у самой воды на ступеньках посидеть. Уснул, поди. И всё.
– Нет-нет-нет, – матушка строго нахмурилась. – Нет, сынок. Умерших в покое реки сразу забирают. Лишь один раз за тридцать лет ко мне забрёл спокойный – дряхлый дед со слабоумием и беспамятством. Он, понимаешь ли, умер от старости – и тут же по привычке забыл, что умер. Еле-еле в реку спровадила. Никак не мог вспомнить, которая река его. Все остальные – невинно убиенные, заблудившиеся во сне, самоубийцы… А мой огонёк видят лишь убитые. И после полуночи приходят на его зов и свет. Совсем ничего не помнишь, да?
Парень покачал головой и удивлённо уставился в чашку. Та наполнилась чаем сама собой, и сразу же запахло коричной мятой.
– Пей, –