†1918) называл А. С. Пушкина «поэтом положительной жизни» и признавал, что «с течением времени это положительное выступает в творчестве нашего поэта все сильнее, все ярче, входит в связь с его возвышенным религиозным настроением и в последние годы его недолгой жизни становится одним из основных мотивов, если только не самым основным, его творчества»[1].
«Повести Белкина», написанные в первую болдинскую осень 1830 года, открывают ряд завершенных прозаических произведений поэта, а «Капитанская дочка» (опубликована в IV томе пушкинского журнала «Современник») фактически его заканчивает. Простота пушкинского повествования обманчива, только вдумчивое и внимательное прочтение способно привести к пониманию смысловых глубин того диалога, который поэт ведет со своими читателями.
Было бы заблуждением видеть в художественных произведениях прямое отражение внешней биографии поэта. Болдинская осень, казалось, менее всего располагала к спокойному созерцанию: имущественные дела оставляли желать лучшего, невеста находилась в холерной Москве, надежды на счастье были зыбкими. Только фактами внутренней биографии (напряженная творческая жизнь, наблюдения ума и сердца, озарения и откровения, открытость поэтического слуха к «Божественному глаголу») можно объяснить чудо болдинской осени: создание, помимо стихотворений, двух циклов – «Повести Белкина» и «Маленькие трагедии». Один полностью погружен в русский провинциальный быт, мир обыкновенных людей, другой – обращен к личностям исключительным, но граница между ними не столь резка, как кажется. В каждом цикле – подлинные сокровища пушкинского художества и оригинальной мысли.
«Повести Белкина» напоминают предания, притчи, были, сказки с их счастливыми финалами. Здесь царит случай, который Пушкин называл «мощным орудием Провидения». В каждой из повестей Пушкин отстаивает идею, христианскую по своей природе, – идею самоценности человеческой личности, жизни и счастья. Любви и семейному счастью нередко угрожают разрушительные страсти, как например, стремление Сильвио к первенству, желание подчинить других людей своему «я» (повесть «Выстрел»).
Вместе с тем пушкинским героям знакомы муки совести, понятие нравственного долга, любовь к отчему дому и родовому гнезду, молитва и покаяние. Не случайно все истории как будто подсвечены светом евангельской притчи о блудном сыне, упоминаемой в «Станционном смотрителе».
В финалах повестей торжествуют любовь, добро, чувство прекрасного. Вражда, сословные стереотипы и предрассудки разного рода оказываются побежденными. При этом Пушкин, как подлинный «всечеловек», по-христиански открыт лучшему в мировой культуре. Открыт диалогически, без самодовольства и самоуничижения. Иронизируя над сентиментальными и романтическими штампами, Пушкин берет себе в союзники В. Шекспира, В. Скотта, В. Ирвинга с их стремлением изображать человека как живую индивидуальность.
В «Капитанской дочке» история пугачевского восстания XVIII века показана «домашним образом», через «семейственные записки», автором которых является главный герой Петр Гринев. Особая чистота нравственного чувства присуща Гриневым и Мироновым. Жизнь по совести, следование нравственному долгу помогают им с честью пройти испытания «русского бунта». Так, Василиса Егоровна отказывается покинуть Белогорскую крепость, мотивируя свой поступок евангельским представлением о супружестве: «Вместе жить, вместе и умирать». Особое значение в мире Гриневых и Мироновых имеют благословение и молитва.
Цитат из Священного Писания в тексте произведения мало, однако поведение многих героев может быть понято только в свете Евангелия. Скромная красота Маши заставляет вспомнить слова апостола Петра о «сокровенном сердца человеке в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» как главном женском украшении (1 Петр. 3, 4). Савельич предан своим господам в духе наставлений апостола Павла: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу» (Еф. 6, 5).
«Капитанскую дочку» справедливо называют «вестью о милосердии». Имеются в виду те очаги дружеского единения и взаимопомощи между героями, которые возникают поверх сословных границ (Гринев и Пугачев, Маша Миронова и императрица Екатерина, попадья Акулина Памфиловна и Палаша). Слова Маши, обращенные к дворянской царице: «Я приехала просить милости, а не правосудия», – также имеют евангельский источник: «…милость превозносится над судом» (Иак. 2,13).
Наконец, стремление Гринева уяснить лицо предводителя крестьянского восстания, попытка выстроить диалог с жизненной философией калмыцкой сказки («Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину») – не суть ли опыты христианской любви к человеку и вопрошания о его сущности? Эти драгоценные опыты непредвзятого отношения к ближним завещаны нам нашим великим поэтом, справедливо полагавшим, что «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».
Светлана Мартьянова
Повести покойного Ивана Петровича Белкина
Г-жа Простакова. То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.
Скотинин. Митрофан