ему больше всех. Как она прогуливалась с друзьями, а мимо проезжал его старый грузовик, его мобильная амбулатория, вздымая пыль и грохоча на ухабах, Ричард им сигналил или останавливался, чтобы поговорить, а иногда подбрасывал ее домой или сажал всех в грузовик и отвозил на пляж, где они плавали, а он всегда был поблизости, лежал рядом с ней на солнце, болтал об Эндрю Карсоне, набрасывал песок ей на ноги, спрашивал, как загладить бестактность, допущенную им по отношению к жене методистского священника, говорил, что Рут похожа на молочницу с жестяной коробки из-под печенья, и наконец, когда королева посетила Фиджи и в ее честь в отеле «Гран пасифик» был устроен бал, он, хотя не одобрял королев, пригласил туда Рут, потому что знал, что ей хочется пойти. И все ждали, что Рут с Ричардом – их имена так часто произносились вместе – станут влюбленной парой, даже когда Ричард заслужил неодобрение тем, что слишком заботился о здоровье индийских женщин, завязывал дружбу с неподходящими фиджийцами (отец Рут называл их «агитаторами»), зажился у родителей Рут («коплю на амбулаторию», говорил он; «он остался из-за меня», надеялась Рут) и отвергал церковь, даже не будучи коммунистом. Женщины Сувы надеялись, что Рут найдет свое счастье с этим «одаренным, но сбившимся с пути молодым человеком». Она оставила надежду его обратить. Она уже сама была не так уверена в существовании Бога. Ричард приходил домой поздно вечером, и она слышала его тихие шаги за дверью, но он никогда не останавливался. Нет, неправда. Один раз он остановился. Ее дверь была открыта. Он вошел, чтобы извиниться. Он поцеловал ее вчера на балу в честь королевы и обещал больше этого не делать. Люди начали думать, что с ним что-то не так. Не могли понять его заботы об индийских женщинах и дружбы с Эндрю Карсоном. Они даже помыслить не могли о японской невесте.
А как Рут защищала его перед всеми! Потому что она была его любимицей, его молочницей с коробки из-под печенья. Но отношения с ним были утомительны. К примеру, он, не спрашивая ее согласия, давал ей трудные книжки и хотел знать ее мнение. Когда в Суву приплывали океанские лайнеры, на борту которых были оркестры или театральные компании, он брал ее смотреть на представление. И если ему не нравилось то, что он видел, или читал, или слышал, он называл это «плохой пьесой» или «плохой книгой». «Плохой» в его устах было самым сильным прилагательным. Он всегда имел определенный взгляд на пьесу или симфонию и коротко озвучивал его, не распространяясь на этот счет. «Плохо», говорил он, или «непоправимо плохо», если считал вещь безнадежной. И когда он что-нибудь хвалил, то употреблял слова «важно», «великолепно» и «превосходно». В основном она скучала там, куда он ее брал, даже если получала удовольствие от представления, и чувствовала, что Ричард заметил, что она далека от его мира, возможно, по собственному выбору. Она видела, как он мрачно смотрит на ее притворно бурные аплодисменты, когда пьеса наконец кончалась.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст